новый форменный костюм:
— Хорошо сидит! А ну, пройдитесь по комнате… Да не стесняйтесь, Бакланов, вы сегодня выступаете перед лучшими людьми города и области, нужно культурно выглядеть. Пройдитесь, пройдитесь!
Егор сделал несколько шагов в угол и обратно.
— За костюм можно не беспокоиться, а вот с ботинками нехорошо получается— чересчур скрипят. Вы еще за кулисами будете, а в зале уже услышат башмачную музыку. Так нельзя.
— Это я позабыл, товарищ директор: встал на всю ступню — они и заскрипели. А если ступать только на носок — ничего. Чуть-чуть скрипнут — другой и не услышит. Вот смотрите.
Егор снова прошелся по комнате, осторожно ступая на носок.
— Да, сейчас другое дело. Только, Бакланов, не забудьте об этом, выходя на сцену. И еще вот что: вихор на макушке пригладьте, а то космы поднимаются вверх, как кивер.
— Я его состригу, товарищ директор…
— Зачем же? Примочить немного нужно.
— Мочил — не помогает.
— Раз не поможет, другой, а там, глядишь, будет все как следует. Садитесь, Бакланов. Не смущайтесь, вас же приглашают — садитесь.
Колесов сел не на своем обычном месте — за столом, а у стола и показал Егору на стул рядом с собой.
— Ну как, вы довольны, что сегодня выступаете в концерте?
— Вроде доволен… — нерешительно ответил Егор и тут же сознался: — Только как-то страшно. Будто дрожь прошибает. Вот когда комиссии из дома творчества еще не было, я думал: а ну как не пропустят меня, что я буду говорить в училище? Ходил, ходил на занятия, а потом на репетиции— и все зря. А вот как сказали на комиссии, что мой номер прошел, сразу боязно стало… Вроде бы и надо выступать, а страшно.
— А вы не бойтесь, Бакланов, ведь все-таки ничего страшного здесь нет. Многие позавидовать могут.
— Я, товарищ директор, боюсь, как бы не сбиться. Петь нужно под пианино, а я еще не привык к нему: а вдруг вперед уйду или отстану? Что тогда будет? Вот почему мне и страшно.
— Главное здесь, как мне кажется, не растеряться и быть внимательным. Конечно, имеет значение и то, что вы будете выступать первый раз. Я, например, никогда не забуду свое первое выступление на районной комсомольской конференции. Был я тогда всего на год старше вас. Выбрали меня товарищи и наказ дали выступить, покритиковать райком комсомола. Наказ товарищей — серьезный наказ. Стал я готовиться. Написал свое выступление. И так мне хотелось, чтоб поскорее пришла конференция, такое было желание выступить, словно голодному человеку есть. Но вот пришла конференция, начались прения. Нужно записываться на выступления, а я никак не решусь. Передал записку, а сам все думаю: может, очередь до меня не дойдет, прения закончатся. Но выступать пришлось. Когда шел на трибуну, по спине дрожь прокатывалась. Ничего, сошло. Даже хлопали. Сильно я тогда поволновался. А если сказать вам, Бакланов, откровенно: человек всегда волнуется перед выступлением— пусть до этого он поднимался на трибуну или выходил на сцену сотню раз. Волнение — дело обычное, только одни умеют скрыть его, а другие теряются и делают глупости. Надо с малолетства привыкать управлять своими чувствами, подчинять их рассудку и воле.
Егор слушал директора не отрывая глаз. Он привык видеть Колесова строгим, требовательным, даже суровым. Сейчас же его лицо было добрым, озабоченным, а говорил он с Егором просто и задушевно, как хороший товарищ.
— Вот мне и хотелось вам сказать — не теряйтесь. Все обойдется и будет хорошо.
— Постараюсь, товарищ директор.
Колесов поднялся, положил руки на плечи Егора:
— Ну что ж, Бакланов, идите. Желаю вам большого, настоящего успеха!
— Спасибо, товарищ директор.
— Идите побродите немного по городу, постарайтесь отвлечься от мыслей о концерте. Почему не пойти, например, на набережную, посмотреть, как выглядит Урал, не осел ли лед на реке… Сегодня день прекрасный, а вечер и того лучше… Да-да, чуть не забыл: когда будете выходить на сцену, вспомните, что все наше училище ждет, волнуется за вас и желает вам большой, настоящей удачи.
КОНЕЦ ГИТАРЫ
Борис, Сережа и Коля еще с утра условились проводить вечером Егора до драмтеатра. Они уговаривали и Мазая, но он отказался, сославшись па занятость. Впрочем, никто ему не поверил, поняли, что он просто не хочет.
С того дня как Мазая «пропесочили в «Крокодиле», он подчеркнуто сторонился товарищей, разговаривал лишь при крайней необходимости, а в комнату в иные дни приходил только ночевать. Он повсюду говорил, что «продернули» его неправильно, что подвели «друзья», с которыми он хотел просто пошутить, а они и рады были придраться к случаю. Его выслушивали, не верили и начинали подшучивать. Мазай злился и пытался заводить ссору. Раньше в подгруппе Мазая его слово было законом, а в последние дни Ваську слушались неохотно, ребята старались обойтись без его вмешательства. Раньше Васька Мазай всегда был среди ребят, всегда был заводилой, а теперь нередко оставался один. Он делал вид, что не интересуется товарищами по учебе, по бывало и так, что ему хотелось раствориться в коллективе, работать как все, смеяться как все и дружить как псе.
Вот и сейчас Коля, Борис и Сережа, ожидая Егора, прихорашивались, оглядывали костюмы друг друга, а Мазай одиноко сидел у окна и медленно водил пальцами по струнам гитары. Его задумчивые, широко открытые глаза уставились в одну точку. Струны Мазай перебирал по привычке, даже не зная, какую мелодию играет.
Жутаев то и дело посматривал па Мазая. Он понимал, что у того настроение далеко не праздничное… Поманив пальцем Сережу, Жутаев вышел в коридор:
— Давай позовем с собой Ваську.
— А его разве не звали? Ведь отказался.
— Нет, Сережка, так нельзя. Язык у нас не отвалится, если скажем еще раз.
— Нравится — упражняйся, а я звать Мазая больше не буду. Я знаю, тебе жалко, что мы уйдем, а он один останется. Ну и пусть! Не мы в этом виноваты, а он. Пусть подумает — может, что-нибудь поймет.
— Я все же позову.
На предложение Жутаева пойти в город Мазай ничего не ответил, словно и не слышал.
— Васька, ты почему молчишь? Пойдем, говорю, в город. Если сводку нужно составить, за праздники успеешь. Необязательно сейчас. Пойдем! Слышишь?
— Не глухой, слышу. Собрались? И топайте. А мне без вас лучше. Просторнее, и воздух чище.
— Ну и оставайся. Черт с тобой! — не выдержал Сережа. — Его зовут как человека, а он грубит.
Дело не обошлось бы без новой ссоры, но в коридоре послышался скрип ботинок, и в комнату вошел разряженный, немного взволнованный Егор.
— Ты что так долго? — спросил Борис. — Мы совсем заждались.
— О чем говорили? — поинтересовался Сережа.
— Пошли! Дорогой расскажу… Хороший он, ребята, человек!
— Кто? — спросил Сережа.
— Наш Иван Захарович, — негромко ответил Егор.
Мазай незаметно, искоса поглядывал на них. Ему не хотелось оставаться одному, он тоже пошел бы, но… он же сам отказался идти. Ребята вышли. Мазай был недоволен собой и жалел, что покапризничал, когда его приглашали второй раз. Если бы они еще раз…
Последним выходил Епифанов.
— Коля! — окликнул его Мазай.
