вот — налет фашистских стервятников, прямое попадание тяжелой фугасной бомбы… Когда я приплелся на завод, то увидел на месте нашей лаборатории бесформенную груду развалин.
Погиб мой верный помощник, прекрасный человек — инженер Пахомов, погибла талантливый химик — Валентина Петровна Гурченко, погиб Дубяго… — мои помощники мои товарищи… Каким-то чудом уцелел только Крон.
В тот страшный момент я даже забыл, что погибло и мое изобретение — смысл всей моей жизни, плод творческих усилий. Крон проявил ко мне самое горячее сочувствие, уговаривал немедленно ехать домой и ложиться в постель. Но я не мог, не мог… Наверное, я мешал всем — на меня всё покрикивали какие-то люди с лопатами и носилками… Я послушно отходил в сторону и тут же возвращался, снова мешая всем. Повторяю, потрясенный гибелью товарищей, я в то время не думал об УПК, вспомнил о ней лишь тогда, когда из-под развалин извлекли сейф. Он оказался невредимым.
Это было неожиданным счастьем — ведь в сейфе хранился тот самый портфель со всеми расчетами.
Помню, как меня поразили в ту минуту глаза лаборанта Крона, их торжествующее, хищное — именно хищное! — выражение. И тогда мои смутные подозрения превратились в уверенность: Крон — враг.
Очевидно, мне следовало сразу же заявить об этом, но ведь у меня не было ни малейших доказательств! И все же я это чувствовал, я не мог ошибиться!
Пишу бессвязно, пойти теряя сознание, на каком-то корявом пне, в лесу. Поэтому буду краток.
В день катастрофы мы узнали, что взорван мост через реку и эвакуация по железной дороге уже невозможна. Крон не отходил от меня ни на шаг. К вечеру наш город был захвачен танковым десантом противника. С невероятными ухищрениями мне удалось, захватив портфель с расчетами, скрыться.
Уже четвертый день я пробиваюсь на Восток. Приступы проклятой болезни совершенно измучили меня. Боюсь не за свою жизнь, а за судьбу УПК, которой — я в этом твердо уверен — суждено намного приблизить эру полного изобилия для моего народа.
Но меня могут схватить, и тогда документы попадут в руки врага. Нет, только не это! Свое детище я отдам лишь своей Родине!
Во избежание риска я решил спрятать пакет с документами в этом глухом и безопасном месте. Если не удастся перейти линию фронта, то, во всяком случае, у меня хватит еще сил найти здесь, в тылу у врага, верного человека и сообщить ему, где спрятаны бумаги.
М. Д. Коваль
18 августа 1941 года.
P. S. Портфель я беру с собой. В нем…»
На этом обрывалось письмо инженера Коваля.
Глава пятая. Портфель инженера Коваля
Раненый летчик
Оставим теперь на некоторое время наших друзей — Сережу с Томкой — наблюдать за притаившимися подозрительными людьми; обе группы отряда — разыскивать в лесу Сережу; Романа Петровича — срочно везти найденное в Волчьем Колодце письмо в Кленовое человеку, отвечавшему по телефону 0-10, и оглянемся назад, к весне 1943 года.
…Над Лисичками загорелся подбитый советский самолет и, охваченный пламенем, упал за селом, в Зубровском лесу. Через два дня хозяйка крайней от леса хаты, старушка Пелагея Демьяновна Ткаченко, нашла под своим навесом обессилевшего человека, в обгоревшем комбинезоне. Это был летчик с подбитого самолета, Роман Мороз.
Ему повезло: немцы в Лисичках бывали только изредка, побаиваясь слишком близкого соседства с лесом. Пелагея Демьяновна жила в хате одна. Она забрала к себе молодого летчика и стала его выхаживать. Ни одна живая душа в селе не знала, что в чулане у старухи кто-то скрывается.
Она была ему как мать. Матерью и звал ее Роман, так как своих родных не помнил: с малых лет остался сиротой и вырос в детском доме. Старушка искренне, как сына, полюбила спокойного, терпеливого юношу. Роман быстро выздоравливал.
Но однажды Пелагея Демьяновна пришла из села весьма озабоченная.
— Чего-то наш рыжий полицай Головня у двора рыщет… Не пронюхал ли чего? Не приведи, господи, попасть в лапы этому фашистскому псу!
— Пора мне, мать, к своим пробираться, — встревожился Роман. — Выведите меня ночью в лес, я и пойду себе. Раны мои почти зажили.
— Правда твоя, сынок, пора. Только лучше вот как сделаем: завтра на рассвете пойду я одна в лес, будто за хворостом. Кто меня, старую, заподозрит? Я, как знать, может, добрых людей разыщу…
— Партизан? — обрадовался Роман. — Вы проведали что-нибудь о партизанах?
— Кое-что проведала, кое о чем догадалась… Поищу!
На рассвете старушка заперла Романа в хате и поковыляла в лес. Целый день с нетерпением он ждал ее возвращения. А вечером услышал осторожное звяканье дверного замка.
Кто-то вошел в сени, порывисто открыл дверь чулана, и… перед Романом предстал высокий, краснорожий человек с круглой рыжей, как зрелая тыква, головой.
Летчик схватился за оружие. «Гость» отшатнулся в сторону, и Роман бросился к раскрытой двери. На крыльце его сбили с ног два дюжих полицейских, обезоружили и связали.
— Не ждал? — злорадно хихикнул краснорожий. — От Головни, голубок, никуда не спрячешься!
Роман молча, опустив голову, шел между полицейскими. Он понял, что погиб, и единственное, что мог теперь сделать, это достойно встретить смерть.
А потом — ночь, страшная, как бред сумасшедшего. Этой ночью Роман осиротел вторично: на его глазах озверевший Головня до смерти забил Пелагею Демьяновну.
— Кто ты такой? — люто рычал полицейский, тыча дулом револьвера в окровавленное лицо пленного. — Говори, кто ты такой?
Связанный и избитый Роман, стиснув зубы, с ненавистью смотрел на большую, бугристую, поросшую ярко-рыжими волосками руку — эту руку он запомнил навсегда — и молчал.
— Врешь, у меня заговоришь! — Головня гадко выругался и ударил кулачищем Романа в подбородок.
Кровь хлынула из разбитого рта летчика. Обезумев от ярости, Роман рванулся вперед и впился зубами в проклятую рыжую руку…
Оглушительный удар по голове сбил его с ног. Больше он ничего не помнил.
Утром пришло освобождение: спасительной бурей налетели на село партизаны. Не напрасно погибла Пелагея Демьяновна, названая мать Романа…
Двух полицейских народные мстители вздернули на осине. Головня в суматохе успел скрыться. Люди полагали, что ненавистного фашистского прихвостня все же настигла партизанская пуля: «Собаке — собачья смерть!»
Но Головня не погиб…
