древнее — вот в наше время были люди?..
Нет, неладно нынче в датском королевстве…
Доколе коршуну кружить?..
Глава 48
ГОДЫ СТРАНСТВИЙ
Теперь — Германия…
Я перебираюсь со своим скарбом в Мюнхен, к Родиону. Он здесь обосновался. Есть контракты. Значит, и визы. В Москве еще перестройка — и такое возможна Но тревога, каким будет дальнейший путь отечества, не дает мне спать по ночам. Навязчивой жутью одолевает первые часы каждого утра. Должен быть взрыв. И скоро. Добром не закончится. Коммунисты не оставят сцену без крови. Не та публика. Грядет, логичнее всего, диктатура. Какой-нибудь безвестный да ныне генерал с убедительным лицом скажет крикливую речь по телевидению. Арестует Горбачева. Все перестроечные на вовведения отменит. Закроет аэропорты. Сиди, если замешкался, в Москве до скончания века. Второе пришествие большевиков надолго будет. Опять слушай идеологическую галиматью до самой смерти. Но на это сил уже нету. Совсем нет. Лимит на идиотства исчерпан. Потому мы и здесь. В Мюнхене.
Город чуден. Весь в зелени. Умыт. Начищен, как на парад. Я люблю склонность немцев к порядку, уюту. Их трудолюбие.
Мы снимаем двухкомнатную квартиру по Терезиенштрассе. Это самый центр. Все под рукою. Все рядом. Все удобно.
Люблю Мюнхен по воскресеньям. Хотя каждый город в воскресный день прихорашивается, снижает нервный ритм суеты, пустеет. А баварская столица празднично озвучивается колокольными перезвонами. Немцы семьями отправляются побаловать себя белыми сосисками со сладкой горчицей. Вкусить янтарного пива. Для балетной братии пиво — лучше всякого лекарства. Расслабляет мышцы. Приносит отдых мускулам…
Меня в Германии знают меньше, чем во Франции, Америке, Испании. Меньше, чем в Японии и Аргентине. И уж совсем меньше, чем в России. Впрочем, пока мало кто в курсе, что я в Германии, в Мюнхене. Может, еще спонадоблюсь.
Автографы просят лишь балетоманы. Жить легче. Но — непривычно.
Много поездок. Теперь лишь мое желание нужно да виза. Когда приглашение есть — выдают визы…
В Аргентине станцевала новый балет. В театре Колон. Название: «Эль Ренидеро» («Петушиный бой»). Это по книге Сержио де Кекко, но в сути — парафраз «Электры».
Действующие лица в вызывающе современных одеяниях — в партикулярных костюмах, при галстуках, в уличных шляпах. Такие шляпы носили звезды Голливуда Гарри Купер и Хемфри Богарт. Когда шляпы однажды снимаются, мы видим, что волосы мужчин густо набриолинены. До слепящего блеска. На танцорах лакированная обувь. Женщины на современных каблуках-гвоздиках или в перепончатых сандалиях. Я разнюсь ото всех туфлями на пуантах. Они выделяют меня из сценической толпы.
Много раз действие перебивают персонажи совершенно условные — в масках, с непомерно большими лицами. Этакие уродцы-головастики, хромоногие придворные шуты. Их четырнадцать. Иногда половина (семерка) тоже облачается в современное партикулярное платье. В то же время другая семерка изображает что-то древнегреческое, трагедийное.
На всем очень сильный аргентинский акцент. Он яснее всего улавливается в музыке к балету. Бе написал и бесподобно сыграл сольную партию аккордеона знаменитый автор Астор Пьяцола. Над всем царит дух аргентинского танго. Он ясен и в музыке, и в хореографии.
Коллизия угадывается по «Электре»: убитый муж, жестокая мать (это моя партия; по балету я зовусь Нелида Моралес), вампир-любовник (на нем костюм цвета красной смородины), скорбящие, а в финале казнящие мать и любовника дети, теряющая рассудок дочь…
Балет ставит Хулио Лопес. Он человек скромнейший, тишайший, и при том замечательно талантливый. Но быть тихим в наши дни — самогубительно. Надо производить громкий шум, бахвалиться, совершать экстравагантные поступки, нахальничать. Тогда тебя признают, заметят, припомнят. Что за странное племя люди…
Мое первое явление публике — на быке. С него я озираю вереницу всех действующих лиц. И — первый танец. Танго. Танго на пальцах. Это хореографический язык всего балета. Музыка Пьяцолы подзадоривает меня нервными всплесками аккордеона. Весь спектакль она ни на минуту не ослабляет накал разворачивающегося стремительно действия. Мне удобно под нее танцевать. Мышцы ног, рук, спины слышат музыку как бы сами по себе, вне моей воли. Принимают ее…
Спектакль идет под фонограмму. Но я каждый раз с пристрастием вслушиваюсь, на каком делении микшера рука звукорежиссера остановится сегодня. Даже просто громкость — мягче ли, звончее — окрашивает мое поведение в разнящиеся тона. Но запись — одна и та же. Темп неизменен. Лишь полделения микшера. Только-то. А я другая, отличная от вчера… А представьте — когда новый дирижер, новые музыканты, — я танцую совсем иной балет…
Астор Пьяцола на премьере не побывал. Он умирал в частной клинике Буэнос-Айреса. Долгая, безнадежная кома. Увидела спектакль лишь его жена — красивая полногрудая пергидрольная блондинка, спеленавшая свою пышную гриву светлых волос черной бархатной сетью. Телевизионная камера бесстрастно схватила слезы на ее страдающем лице.
Это моя первая встреча с аргентинской публикой, с театром Колон после страшной травмы спины, приключившейся с десяток лет тому назад, тут же. Я бессознательно сдерживаю себя, что-то даже делаю почти вполноги, ну, точнее, в три четверти сил. Тело не подчиняется приказу мозга. Оно помнит ослеплявшую нечеловеческую боль и не желает следовать команде сознания: что все позади, травма залечена, все о'кей…
Дирижер театра Колон Дастоли, когда-то удобно дирижировавший мне «Кармен-сюиту» и «Лебединое», заходит в мою артистическую комнату.
— Это чудо, Майя, что вы вновь здесь, вновь танцуете. Я страшился, что вы не сможете просто ходить…
Несколько раз я летаю из Мюнхена в Японию. Меня зовут участвовать в больших балетных гала. За жизнь я побывала там девятнадцать раз. Это тоже моя страна. Я нравлюсь японскому зрителю. Так, по крайней мере, мне кажется.
Японцы видели почти весь мой репертуар. От «Лебединого» до «Марии Стюарт». Теперь уже и «Безумную из Шайо» видели. Присутствовавший на парижской премьере импресарио Токиши Такада тут же, по горячему следу показывает новый балет в Токио и в Осаке. И опять вместительный театр Бунка Кайкан полон. Любознательные японцы дружно раскупают цветастые изящные программки. Склонив черноволосые головы, с замечательной серьезностью изучают перед началом представления содержание балета. Им обязательно следует знать, кто такой Жан Жироду, что за район Парижа носит название Шайо…
Японская кухня — вот идеальная пища для балерины. Сушими, суши, шабу-шабу, скьяки, темпура плотно насыщают твой желудок, дают телу энергию. Но не тяжелят, не клонят в сон. Сразу из-за стола можно идти на сцену.
Это здесь, в Японии, я установила свой личный рекорд, сбисировав «Умирающего лебедя» четыре раза. Правда, позже я повторяю его в Лиссабоне, Нью-Йорке, а затем и в Париже…
Замечательный ритуал ждет меня при выходе из служебного входа театра. Выстроившись в строгий ряд, любители балета берут у меня автографы. Испросив разрешения, фотографируются со мною, мигая электронными вспышками. Дарят платки, косынки, куклы-колокольчики, свои рисунки. Самые смелые просят у меня на память изношенные балетные туфли. Если я обещаю захватить их завтра, можете не сомневаться, что этот коллекционер или коллекционерша будут у stage-door спозаранку.
…А в Москве напряжение накапливается все более и более. В короткие заезды, лишь только
