Его вопрос удивил меня.
— То, что он попал в камеру предварительного заключения, говорит само за себя.
— Кроме этого, мы пока больше ничего не знаем. Так зачем же спешить с приговором? — И уже в дверях он спросил: — А о том, что сегодня, в роте поручика Логницкого собрание членов Социалистического союза молодежи, ты знаешь?
— Да, знаю. На повестке дня вопрос об участии союзной молодежи в культурно-массовой работе в роте.
— Ты там будешь? — спросил Томашек.
— Нет. Туда пойдет инструктор по культурно-массовой работе из дивизии и кто-то из полкового комитета ССМ. Я не люблю, когда на собраниях больше руководящих работников из вышестоящих органов, чем самих членов союза.
— Ты думаешь, что сегодня речь пойдет о культурно-массовой работе? — задал он еще один вопрос, но, не дожидаясь ответа, скрылся за дверью.
Через два часа я вместе с поручиком Логницким докладывал командиру полка об обстоятельствах, связанных с внеочередным увольнением Бартоничека. На беседе присутствовал и командир батальона, делавший вид, что этот вопрос его вообще не касается.
Я счел необходимым сразу же заявить, что внеочередное увольнение Бартоничека — это мое и только мое дело, а командир, роты, в сущности, был против.
Следовательно, всю полноту ответственности, вытекающую из этого, должен нести я.
Командир полка дружески смотрел на меня, видимо одобряя то, что я не собираюсь выкручиваться.
Сложнее всего оказалось хотя бы как-то логично объяснить присутствующим, что толкнуло меня на этот поступок.
— У меня появилось ощущение, что это увольнение очень много значит для Бартоничека и речь идет не только о встрече с девушкой. Просто я поверил, что эта поездка для него очень важна.
— Но почему? Что вас привело к этому? Нерадивый солдат, не интересующийся службой и даже не объяснявший причин, получает с вашей помощью внеочередное увольнение. Вы поверили ему. Насколько мне известно, мы все не слишком-то доверчивы. А вам вдруг приходит в голову не считаться с тем, какой это солдат. Поверили… Хотя в библии, если я не ошибаюсь, записано, что вера кого-то исцелила. А ваша вера в солдата, который ее совсем не заслужил, привела невинного человека в больницу!
— У меня создалось впечатление, что Бартоничек находится на важном жизненном перекрестке и требуется подать ему руку помощи, — сказал я, но мне было ясно, что эти слова звучат неубедительно. Поэтому я решил продолжить: — К тому же я не думаю, что он нерадивый солдат, не проявляющий интереса к службе. Я видел, как он работает с машинами.
Командир полка повернулся к Логницкому:
— А что вы думаете об этом, товарищ поручик?
Логницкий смутился и, уставившись в пол, произнес:
— Я думаю, что в этом деле не обошлось без посторонней помощи.
— Очень тебе благодарен, — сказал я с обидой.
— Если хочешь знать, — впервые нарушил молчание майор Чернох, заместитель командира полка по политической части, — мне сначала тоже пришло в голову что-то подобное. Теперь я очень хочу понять, что тебя заставило это сделать. Пока что мне это не удалось.
Его слова внесли в беседу более спокойный тон.
Было ясно, что все ждут, какую позицию займет Индра.
Он занял далеко не самую лучшую, заявив, что для начинающего политработника я вхожу в дела быстро и что он доволен моей работой. Наверное, он хотел показать мне, что поддерживает меня и готов отплатить мне за то, что в некоторых случаях я безоговорочно вставал на его сторону и даже — если признаться откровенно — когда он не был прав. Его заявление в этот момент прозвучало не совсем к месту. Все это поняли, и он сам, кажется, тоже. С нехорошим чувством разошлись мы после беседы.
На собрание ССМ в роту поручика Логницкого я попал перед самым началом. Оба представителя уже заняли места в президиуме. Я устроился на стуле в углу клуба и решительно отверг приглашение пройти в президиум.
В докладе была дана оценка участия членов ССМ в культурно-массовой работе в роте. Довольно кратко, но конкретно и критически. Это послужило хорошей основой для оживленной дискуссии. Первые двое выступавших в прениях — поручик из дивизии и член полкового комитета ССМ — дали высокую оценку этой работе и высказали ряд предложений по ее улучшению.
Затем выступил замполит роты четарж Петрачек, который, кроме увлечения баскетболом, не особенно популярным в роте, был страстным читателем, наводившим страх на библиотекаря. Благодаря его усилиям, в роте активно функционировал кружок книголюбов. Теперь Петрачек пытался сагитировать для работы в кружке новых членов ССМ, но у меня не создалось впечатления, что его призыв встретили с большим энтузиазмом.
После него по повестке дня уже никто не выступал. Благодаря встрече с подполковником Томашеком мне стало ясно, почему все мысленно были заняты другой проблемой — проблемой рядового Бартоничека. Я понял, что избежать этого больного вопроса нельзя, и напряженное молчание, иногда нарушаемое настойчивыми призывами председателя собрания, — кто хочет еще выступить? — начало раздражать меня. Я уже собирался поднять руку, как меня опередил один солдат. Видимо, молчание тоже действовало ему на нервы.
— … Вкалываем как одержимые, изо всех сил стараемся стать отличной ротой, а что получилось из этого? Опозорил он нас на всю армию. Как мы теперь выполним наши обязательства? — пылко закончил он свое выступление.
Поднялись еще руки. Зазвучали полные горечи голоса. Раздались слова о неодинаковом отношении к людям.
Поручик Логницкий заявил, что нельзя таким образом подходить к этой проблеме. То, что сделал Бартоничек, заслуживает осуждения, но это никому не дает права говорить о несоблюдении равноправия. Если же у кого-то есть конкретные примеры, пусть их приведет. Из-за Бартоничека никто не собирается ругать всю роту и не учитывать заслуги остальных. А если кто-либо и попытается это сделать, он, поручик Логницкий, будет защищать роту и в этом, безусловно, не останется в одиночестве. Сказав это, поручик бросил взгляд в угол, где сидел я, и сообщил, что закончил свое выступление.
Я не собирался принимать милости от Логницкого, но не мог и согласиться с ним в том, что члены ротной организации ССМ ни в чем не виноваты.
— Кто совершил ошибку в случае Бартоничека, если здесь вообще совершена ошибка, мы здесь вряд ли разберемся, — заявил я недрогнувшим голосом, но с ощущением легкой дрожи в руках. — Но от одного, прошу вас, не отказывайтесь — от того, что вы, члены ССМ, в чем-то виноваты!
В клубе раздался шум.
Но я еще не собирался заканчивать свое выступление и продолжал:
— Как могло случиться, что вам не удалось найти с Бартоничеком общий язык? Даже тем, кто жил с ним в одной комнате. — Спокойствие покинуло меня, зато руки перестали трястись. — Как это могло случиться, что вы позволили ему сидеть в комнате отдыха, подперев голову руками, и никто не догадался хотя бы спросить, что с ним? Почему никому из комитета ССМ не пришло в голову вывести его из затруднительного положения? Не оставлять молодого человека в беде — это же важнейшая задача организации ССМ! Или, может быть, я ошибаюсь? В этом случае извините меня и быстренько забудьте все, о чем я вам говорил.
Я сел, опасаясь, что мои слова не дойдут, до сердца солдат.
В том, что опасения мои не были напрасны, меня убедил разговор, услышанный мною после окончания собрания.
— В конце концов во всем оказались виноваты мы, — сказал один солдат другому.
— А ты что, ожидал чего-нибудь иного? — заметил другой. — Не знаешь, что ли, два основных воинских закона? Закон первый — начальник всегда прав. Закон второй — если начальник не прав, то в силу вступает первый закон.
