– Если все получится, то никто больше не умрет.
– Что получится, что?! Осталось меньше суток! Мы должны были начать торможение еще вчера! А завтра будет поздно, мы разобьемся!
– Значит, сегодня.
– Что сегодня, придурок?! Даже если этот лысый урод нас выпустит, что мы сможем?! Пилоты погибли! Корабль неуправляем! Я не пилот, если тебе еще не ясно?! Может, ты у нас пилот?!
– Я был пилотом. Правда, давно. И на другой модели. Но это шанс.
– Что же ты молчал, скотина, пока я тут с ума сходила?! Надо его уговорить, надо обязательно его уговорить! Ты уже придумал – как?!
– Да. Только не кричи. Ты его нервируешь.
Спускаюсь, не торопясь. Покачиваю головой под музыку и улыбаюсь. Я сегодня решил проблему. Это – не моя работа, но приятно. Вот как вчера, когда я придумал с двойным фильтром. Ведь если в камере вдвое возросла нагрузка на фильтр – логично заменить его двойным. Это красиво. Как синий огонек. Раньше я такого не делал, но вчера мне понравилось. И вот сегодня я тоже придумал. Не люблю, когда мне создают проблемы. Но не обслуживать проблемную камеру тоже нельзя. Значит, снова выслушивать их глупости. Снова нервничать.
Не хочу.
И я нашел выход!
Просто взял у капитана клипсу аудиоплеера.
Я честно его спросил сначала, можно или нет, но он не стал возражать.
– А я знаю, почему он выжил.
– Ну и почему?
– Он в аварийной капсуле ночует. Она на отшибе и полностью автономна. Я все думал, почему никто ими не воспользовался? Ведь разгерметизация не могла быть мгновенной. А теперь понятно…
– Что тебе понятно?
– Даже если и были такие – они к первой капсуле бросились. А там наш придурок. Запершийся изнутри. Он всегда запирался, после той шуточки Сандерса.
– Дурак твой Сандерс, и шутки у него дурацкие.
– Это уж точно.
– Мы обречены, да?
– Хорошо, что здесь койки жесткие. В компенсаторную мы бы точно вдвоем не влезли.
– Ты бы все равно не смог! Там двое – и то с трудом справлялись, а ты уже давно не пилот, ты вообще никто! У нас все равно не было шансов! Не было, слышишь?! Ну что ты молчишь?!
Сегодня хороший день.
Иду по коридору и улыбаюсь. Плеер – это очень хорошо. Хорошо, что я так хорошо придумал. И пусть говорят себе все, что хотят. Я не слушаю больше. Все равно они говорят сплошные глупости. Как та, например, что я узкий. Это ведь не правда. Узкий, когда основная функция одна. А у меня и вторая есть. Только разрешают редко.
Капитан говорил – это баловство. Док отсылал вниз, где неинтересно. Капитан всегда запирает свое баловство на ключ и уносит ключ с собой. Я забрал этот ключ – капитан висит в рубке вниз головой и молчит. Я его спросил, но он молчит. Молчание – знак согласия. Значит, можно. Я так и думал, что сегодня будет можно. Сегодня хороший день.
На пульте у пустого кресла мигает уже не только желтым, но и красным. Стараюсь не обращать на это внимания, прохожу к своему комму, делаю плановый доклад. Голос рядом продолжает бубнить.
Подхожу к левому креслу пилота. Сажусь. Отпираю панель магнитным ключом капитана.
На экране – красивая картинка. Очень красивая, но не правильная. Ее нужно слегка поправить. Несколько цифр сюда, еще несколько – вон туда. цифры – это совсем несложно, я видел, как это делали пилоты, здесь консоль куда проще, чем в свободном патрулировании. Отбиваю пальцами быструю дробь. Клавиши сенсорные, это старомодно, но красиво. Сразу видно, как меняют цвет огоньки.
До некоторых дотянуться сложно, приходится сильно наклоняться вправо. Обычно пилотов двое, но мне не привыкать работать за двоих. Красные – самые неприятные, с ними приходится возиться дольше всего. Но я справляюсь и с ними.
Откидываюсь в пилотском кресле и улыбаюсь. Смотрю на сине-зеленое перемигивание. На консоли больше нет желтых огоньков. Красных тоже нет, но желтые меня всегда раздражали больше. И стрелочка на экране теперь не промахивается мимо красного шарика и не упирается в большую лохматую звезду. Прекрасный день – сегодня мне никто не запретил получить удовольствие до конца. Преисполненный благодарности, аккуратно засовываю ключ капитану в нагрудный карман кителя. Говорю:
– Спасибо!
Ответа не жду. Спасибо и на том, что из рубки не выгнал. Все-таки он – капитан. А я – просто специалист. Пусть и дипломированный…
Антон Мостовой. Право на память (Повесть)
Серо и скучно теперь в осенней Содее, и даже дожди, как стали поговаривать, зачастили нарочно, чтобы за ближайшие три года напрочь размыть крышу и стены филармонического, с которого и так круглосуточно сыпется штукатурка. Молча мокнут мемориальные таблички на серых стенах двухэтажных домов. «Здесь жил и работал известный художник Билих Раштан». Да что вы говорите? Лучше бы перевесить её на двери кабака через две улицы, потому что жил он в основном там, или в квартиру теперь толстой и некрасивой Эли с Канатной. Если что-нибудь из того, что делал этот Билих, и можно назвать работой, то это происходило именно в её однокомнатной, с совмещённым санузлом и нервными соседями. Потом Эля давала ему денег, и он снова шёл в кабак. И только если каким-то чудом ему удавалось проснуться дома, то он зачем-то принимался рисовать. Но кто это помнит? Кто теперь может неспешно, держа собеседника за пуговицу, рассказать за Штруцхеля, которого вчера видели возле оперного, когда он торговал два билета в полцены, потому что в порт пришёл «Грозный», а к его Ринке по этому случаю – капитан Разон с двумя матросами. Матросы вышвырнули Штруцхеля, брившего вторую щёку, и встали возле двери, которую тут же заперла хитрая Ринка. «Грозный» стоит на капитальном, а этот Штруцхель кричит на весь бульвар, что матросов было десять и шестеро остались вместе с капитаном.
Люди теперь другие. Они понавешали табличек, на которые сами же и не смотрят, пробегая мимо на работу и обратно. А за Билиха пусть знают те, кому он набил морду, и те, кто защищал про него диссертацию. Но всё же Содея может ещё кое-что рассказать, особенно если слушают её не только те, кому положено по должности.
В одном из подвалов, недалеко от бывшей Герцогской, просиживал штаны и портил зрение за копейки некто Герштнер. Был он богат ювелирной мастерской, квартирой на втором этаже на Тёплом бульваре с окнами на море, женой, тёщей и несовершеннолетним, а значит, и непричастным, сыном Яшиком. К богатству своему Герштнер шёл с молодости, но в пути его были большие перерывы. Первый случился, когда он, ещё не лысый, решил практически бескорыстно увеселять отдыхающих, которых в Содею во все времена пёрло немало, роскошными прогулками по морю. Цены были невысоки, а накрытые на борту тихоходной баржи столики так и манили отобедать где-нибудь вдали от суеты, на бескрайних морских просторах, когда берег уже и не угадывается в белёсой дымке, а ровная волна с томительным шепотом плещется о борт. Но море не терпит ленивых, сытых и разомлевших, ему по нраву крепкие, жилистые, стремительные и решительные. И что удивительного в том, что часто яхта, полная любимчиков моря, подходила к плавучей харчевне вплотную, ссаживала абордажную команду и обучала сухопутных крыс суровым морским законам, попутно избавляя от совершенно ненужных в такой дали от берега украшений и денег? Прочего вреда пассажирам не причиняли, и вообще, как уверял Герштнер в суде, аттракцион «На абордаж!» входил в программу прогулки, а актёры, задействованные в нём, всего лишь собирали с благодарных зрителей плату. Но ему не поверили, может, потому, что он так и не назвал ни одного из актёров по имени, а может, потому, что дочка судьи с мужем, приехавшие навестить стареющего, но ещё крепкого тестя, во время такой прогулки лишились фамильного кольца с выгравированной змейкой, которая умела открывать и закрывать свои брильянтовые глаза. Кольцо так и не нашли, а Герштнер на десять лет переехал на подводные промыслы.
Выйдя на поверхность и подлечив шрамы от ненужных больше жабр, Герштнер, уже лысый, занялся
