червей. Так, кстати, Дяченками объясняется механизм грехопадения – разрушение рая через познание добра и зла. Чтобы бороться с чудовищами воображения, в Раа существует особая система инициации (Пробы), в ходе которой отбирают людей, хорошо владеющих собой, в том числе и своим воображением. Не прошедшие пробу не получают прав полноценного гражданина, а оказываются под опекой других граждан.
Тем не менее, наступает кризис, и чудовища начинают вырываться наружу. Как оказалось, спасти Рай можно только поставив перед обществом важную цель. Видимо, когда сознание занимается «великой целью», оно держит себя в руках, и ему некогда отвлекаться на порождение чудовищ. И на роль этой цели как раз подходит космическая экспансия, тем более что звезда скоро взорвется, и с планеты надо эвакуироваться.
Если додумать всё это до конца, получается, что райское существование несовместимо со свободой. Если не на тело, так на воображение надо надевать жесткий внешний корсет.
Хорошо, конечно, когда в роли такого корсета выступает великая мечта о полете в небеса – «мне бы в небо». Но так ли уж велика способность технических проектов заполнять человеческое воображение?
Есть религиозная идея: подчинение всей человеческой жизни спасению души и подготовке к концу света. Коммунизм попытался заменить предлагаемое христианством центрирование жизни на будущем Страшном суде и Царстве Божьем центрированием на более узких и приземленных задачах – сначала на социальных и экономических переменах, а затем – переменах технических, космосе, кибернетике и термояде.
Вера в то, что технический проект может заменить в человеческой душе Страшный суд, – неизбывная часть советского культурного наследия. Писатели-фантасты заимствуют этот «ход мысли» зачастую некритически и бессознательно. Никем еще не проведено реальное исследование того, как на самом деле влияет на жизнь простого человека тот же самый космос – если этот человек сам не космонавт и не инженер ВПК. А, кстати, можно, например, вспомнить рассказ Рэя Бредбери «Р – значит ракета». Там, в мире будущего, полеты в космос – это самая лучшая профессия, и все молодые люди мечтают ею заняться, но большинство остается за пределами, комплексуют и мучаются, а со временем комплекс неполноценности преобразуется в защитное равнодушие к Космосу. Если в некой стране воцаряется культ космической экспансии – что получает большинство населения, не причастное к космической отрасли? Может быть, прежде всего зависит и чувство собственной второсортности?
Впрочем, дело не в этом. Интересен общий вопрос: откуда вообще взялась у нас уверенность, что умопомрачительная техника, производство которой мы сможем наладить и плодами которой мы сможем воспользоваться, будет чем-то большим, чем техника? Что она даст не только новую эффективность, новый комфорт и новые возможности познания, но и небо в алмазах и смысл жизни?
Не будем утверждать, что техника этого не может. Однако у нас на самом деле нет никакого жизненного и исторического опыта, позволяющего утверждать, что она это может делать. У нас есть лишь ностальгические воспоминания о советской жизни. Воспоминания о том, как сладко быть загипнотизированным пропагандой будущих космических свершений – и при этом ничего не знать о трудностях и реальных перспективах космических полетов, а заодно и об их цене. Но даже тот, советский опыт, говорит не о преображении духовной ситуации, а об ожиданиях этого преображения. Эта атмосфера ожидания от Гагарина того, что он своим полетом сможет изменить весь наш быт, показана в фильмах «Бумажный солдат» и «Космос как предчувствие». Космос – всегда предчувствие. Он никогда не становится реальностью.
Техника и так приносит в нашу жизнь очень многое. Чем бы была наша жизнь – без: холодильников, ядерного оружия, интернета, пассажирской авиации и пластической хирургии? Но ждать, что техника даст нашей душе нечто большее, чем технические эффекты, – значит пытаться повторить за большевиками трюк по созданию эрзац-религии из каких-то преходящих социальных и технических проектов. В Бога можно верить или не верить, но глупее всего – пытаться смастерить себе рукотворного божка из жести и кремния. Мы, в конце концов, уже не дикари.
Современные фантасты, ищущие счастья в технических проектах, заимствуют у коммунистов метод, который уже провалился, уже привел к краху, и нет причин считать, что у кого-то может получиться лучше. И прием-то ведь нехитрый: нужно значимость технических достижений усилить громоподобной риторикой, а правдоподобие риторики доказывать техническими достижениями. Нет слов, соединение техники и риторики – страшная сила. Но и у этой силы есть пределы ее действия, и мы знаем эти пределы. Например: когда человек оказывается один на один с подробностями быта, с нуждой, с семейными проблемами, с заботой о детях, – он забывает про речи о космосе. И если вера в космическое могущество и влияет как-то на счастье большинства людей, то влияет гораздо слабее, чем здоровье, сексуальная жизнь и зависть к соседям. В таких романах, как «СССР ™» и «Звезда Полынь», нам предлагают изящно сделанных жестяных божков. Но мы уже не верим в их силу. И даже поддерживая, скажем, развитие космических экспедиций или производство отечественных «гаджетов», хотелось бы не подпадать под гипноз новых утопий, благо что исторический опыт дает к этому хоть какой-то иммунитет.
Не надо забывать и о том глобальном в разочаровании в науке, которое Павел Амнуэль в своей статье «Реквием по НФ» относит к числу причин, приведших к смерти российской научной фантастике. Так что выражаемая писателями-фантастами мечта о возрождении благоговейного отношения к научно- техническим проектам – это, кроме прочего, еще и мечта научной фантастики о своем «жанровом» воскрешении. Только ведь разочарование в науке имеет очень серьезные причины: во-первых, тупики, в которые зашла физика в последние десятилетия, во-вторых, негативные экологические и военные последствия научно-технического прогресса. Два эти серьезные обстоятельства простой «волей к мечте» преодолеть невозможно.
О настоящем труде
В самих по себе требованиях строить космические корабли или электромобили нет ничего плохого – можно сказать, это исключительно позитивные интенции. Проблема в том, что в контексте современной российской культуры эти требования носят полемический и даже разоблачительный характер. Требования начать грандиозные технические проекты иногда доходят до градуса истерики, и требуется некая жесткая власть, чтобы эти требования немедленно исполнить (ну, хотя бы власть президента Медведева, ставящего резолюцию на письме футуролога Максима Калашникова). И эти требования предполагают разоблачение тех, кто не понимает значение развития техники и предпочитает им какие-то менее достойные занятия. Тех ставит менеджмент и маркетинг выше инженерии и токарного дела. Эти же люди, в сущности, и СССР развалили. Потерявшие работу конструкторы ракет объявили беспощадную идейную войну маркетологам. В этой борьбе дискредитируются не просто отдельные люди, но целые профессии, психологические типы и политические мировоззрения. Говоря несколько утрированно, в ведущихся в Интернете и печати дискуссиях поклонники Гагарина считают своими врагами финансистов, журналистов и либералов. И в подоснове этого деления профессий на чистые и нечистые – еще одна доставшаяся нам в наследство от Советского Союза идеологическая концепция: о существовании правильного, настоящего, благородного труда и труда неправильного, недостойного, в сущности, и называться трудом.
Основа советской идеологии – культ труда. «Ведь мир-то держится на нас, на людях, которые работают!» – провозглашает Ученый в финале шварцевской «Тени». С 1920-х годов на стене одного из московских зданий висит мемориальная доска с изображением мускулистого трудящегося и надписью: «Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят». Поскольку сам по себе культ труда никогда никем не критиковался, он продолжает подспудно жить в подсознании родившихся в советское время людей, вызывая тревогу и моральные муки, когда приходится сталкиваться с паразитизмом и неоплаченным трудом потреблением. Но эта «любовь к труду» в нашем случае усиливается еще и совсем старыми советскими представлениями о том, что полноценным человеком является лишь тот, кто занимается физическим трудом, а остальные – сидят на шее трудящегося. Соответственно, и полноценным трудом является лишь труд рабочего и крестьянина, в крайнем случае мастера-ремесленника, а все остальное – не труд, а малопочтенная игра. Возникший в 1960-х годах культ ученых не смог полностью убить превознесение «простого трудящегося»
Именно этим доходящим до стыда за себя почтением к тяжелому физическому труду и пронизаны чрезвычайно интересные и симптоматичные романы Андрея Рубанова «Хлорофилия» и «Живая земля».
