Левая Вовина нога в модельной туфле из тонкой итальянской кожи сделала первый шаг по пыльной поселковой улице. На вопрос «Сколько нам идти?» его добровольный опекун только посмеялся: «Пять дней пехом, один день мехом». Если кто-нибудь сказал, что дорога займет еще одиннадцать дней, и все «пехом» — сбежал бы на первом же привале, а в то, что дойдет до конца, Лопухов и сам не поверил. Раз, два. Левой, правой, лесная дорога неторопливо сдавалась под топот множества ног, обутых в сапоги, ботинки, парусиновые и кожаные туфли. За день проходили 40–50 километров с одним привалом. Привал устраивали в населенных пунктах, там же организовывали питание мобилизованных. На четвертый-пятый день Вова втянулся в темп этих маршей, благо шел налегке.
Дороги для движения выбирались второстепенные, видимо, для того, чтобы не занимать основные магистрали. «Хотя какие магистрали могут быть сейчас в Советском Союзе?», — подумал Вова. Как он успел заметить, вся колонна состояла наполовину из мужчин 25–30 лет, уже послуживших в армии, наполовину из юношей 18–20 лет, призванных впервые. Плюс некоторое количество средних командиров, также призванных из запаса в первые же дни войны. По возрасту сам Лопухов относился к первой категории, а по отношению к службе — ко второй, но себя он мобилизованным не считал, скорее случайным попутчиком.
В середине одиннадцатого дня пропыленная, потная, обросшая и уставшая колонна из нескольких сотен человек вползла в ворота, на которых красовались вымазанные красным суриком пятиконечные звезды. Три Процента неожиданно обнаружил себя стоящим посреди бывшего монастырского двора, а несколько каких-то хренов начали выкрикивать фамилии стоящих.
— Федоров!
— Я! — отозвался стоящий рядом.
— Лопухов!
Вова получил от соседа чувствительный толчок локтем и только тогда отреагировал.
— Я!
По результатам переклички выяснилось, что несколько человек по дороге исчезли. То ли отстали, то ли сбежали. А потом началась суета и беготня. Уставший и одуревший Вова на автомате таскался за своим покровителем, механически выполняя его указания, а также следуя громким воплям сердитых дядек в безвкусном зеленом прикиде. Только раз, когда пришлось раздеваться в большом зале со сводчатым потолком и ходить от стола к столу, за которыми сидели люди в белом и зеленом, отвечая на их вопросы, Вова оживился, поскольку среди них были женщины и парочка очень даже ничего. Ему даже показалось, что его «боксеры» вызвали у присутствующих дам некоторый интерес.
Но с импортными труселями буквально тут же пришлось расстаться, поскольку всех загнали в баню, где после помывки отняли все гражданское белье и выдали чудовищные кальсоны на завязочках до колен и явно бэушные нательные рубахи. Попытка спасти свое имущество была пресечена наглецом с четырьмя треугольниками на воротнике. Этот хам отобрал у Вовы его собственность, да еще и наорал. Лопухов хотел ответить, но древний инстинкт подсказал другую модель поведения. Три Процента молча стоял и хлопал глазами, пока этот гад проходился по Вовиным родственникам и самому Лопухову всякими обидными словами.
А вот формы не дали, на вещевых складах запасного полка просто не нашлось формы для такого количества прибывших, тем более, что они были не первыми. Зато потом был ужин, состоящий из синюшной перловки на воде и мерзкой, едва сладковатой бурды, по какому-то недоразумению именуемой чаем. Еще раз отозвавшись «Я!» Вова, наконец, забылся тяжелым сном на верхнем этаже трехъярусных деревянных нар.
Едва голова его коснулась жиденькой подушки как раздалось:
— Подъем!
Не успевшего прийти в себя Вову сдернул с нар здоровяк Федоров. И закрутилось. Зарядка, туалет, приборка, завтрак, развод, строевая, построение обед, построение, опять строевая, опять построение, ужин, поверка. На следующий день то же самое, только строевая сменилась кроссом вокруг монастырских стен, а вечером, когда какой-то малахольный втирал собравшимся насчет братства мирового пролетариата и скорой победы над немецким фашизмом, Лопухов элементарно заснул. Проснулся он от болезненного толчка в бок.
— Встань, — прошипел кто-то сзади.
Вова выпрямил одеревеневшие ноги.
— Фамилия?! — налетел на него малахольный.
— Лопухов!
— Повторите, что я сейчас сказал?
— Немецкий пролетариат, верный заветам товарища Тельмана, просто обязан повернуть оружие против своих фашистских хозяев.
Малахольный такого ответа не ожидал и несколько растерялся. «А то!», — усмехнулся про себя Вова — пять лет политеха и не такому научат.
— Почему на политзанятиях спите? — нашелся малахольный.
— Я не сплю, товарищ…
— Политрук, — подсказали сзади.
— …политрук, я слушаю с закрытыми глазами, так запоминается лучше, — выкрутился Вова.
Крыть малахольному было нечем.
— Садитесь, Лопухов, — смилостивился он, — а глаза во время политзанятий впредь держите открытыми.
Вова плюхнулся на свое место, политрук продолжил втирать собравшимся дальше.
Более или менее соображать, что к чему, Три Процента начал только к концу первой недели нахождения в запасном полку. Сначала изматывающий марш, когда в голове только одна мысль «Дойти, дойти, дойти…», потом не менее одуряющая муштра первых дней. Все время было не до осмысления создавшегося положения.
А тут, в очередной раз сидя на политзанятии, Лопухов вместо того, чтобы привычно заснуть, решил оценить ситуацию. Итак, он в прошлом. Фантастикой, равно как и философией, Вова не увлекался, поэтому размышлять на тему параллельных реальностей не стал, что с ним происходило — то и реальность, а остальное ему было по барабану. Три Процента постарался вспомнить, что именно сказала бабка, прежде чем отправила его в эту дыру. Вроде: «Ладно, помогу я тебе. На четыре года спрячу…». Спасибо! Удружила, старая с-с… Лучше уж на нары, там хоть строевой подготовки нет. Вова едва удержался, чтобы не плюнуть на пол.
Убедившись, что на его движение никто внимания не обратил, Лопухов решил расставить приоритеты. Первое — выжить эти четыре года, второе — тоже выжить и, третье — желательно выжить хорошо. Из плюсов создавшегося положения: как-то легализовался. В этом повезло, крупно повезло. Бесплатно поят, кормят, даже спать по команде укладывают. Из минусов: одуряющая муштра, выматывающие марш-броски, политзанятия забивающие мозги честному коммерсанту. А в перспективе — передовая, куда попадать совсем не хочется. Еще до команды «Выходи, строиться!» у Вовы созрел план, как пристроиться на теплое местечко, а шанс начать его реализацию подвернулся уже на следующий день.
Лопухов уже знал, что хам с четырьмя треугольниками в петлицах — старшина их роты Кузьмич. Кузьмич — это не отчество, это фамилия такая. От подъема и до отбоя он портил жизнь всем, и Вове Лопухову в частности, орал, что-то требовал и щедро раздавал наряды. Но в его распоряжении были немалые, по местным меркам, ценности. Надо было только найти к нему правильный подход. Поэтому, когда на утреннем разводе старшина заявил, что на хозработы нужны два добровольца, Вова первым успел выйти из строя.
— Я, товарищ старшина.
Нет, у него не проснулся трудовой энтузиазм. Во-первых, нужно было выделиться из общей массы и проявить свою полезность. Во-вторых, лучше уж поработать, чем бесцельно пыль из плаца выбивать. Вторым добровольцем стал Федоров, чем Вова был очень доволен, флегматичный добродушный здоровяк мог взять на себя большую часть физического труда. Себе же Три Процента отвел тяжкую роль руководителя.
