— Катись ты знаешь куда?..
Однажды за воротами лагеря остановились камуфлированные легковушки. Группа офицеров начала обходить поле. Один из них — высокий, голенастый, вышагивавший как цапля — время от времени тыкал стеком:
— Ты! Ты!..
Ткнул, будто приколол к листу, и Сергея. Лейтенант увидел плоские глаза, руку, затянутую в перчатку.
Группа прошла. Охранники, следовавшие за нею, подхватили его и поволокли к воротам, к машине, крытой брезентом.
Эшелон. Вонючая теплушка. Оконце, забранное в колючую проволоку.
На какие-то сутки пути, когда открылась дверь, Сергей увидел снова ряды колючей проволоки, приземистые строения по типу казарм, а за ними — гряды пологих гор.
— Концентрационный лагерь для советских офицеров — «офлаг 13-Д», номер шестьдесят девять!
Отныне у него ни фамилии, ни имени — номер. Распорядок — как в тюрьме.
Вывели на прогулку. Лицо шедшего по кругу навстречу показалось знакомым: щуплый, светлые прямые волосы, брови-стрелки и оттопыренные уши. И он здесь?..
Когда снова поравнялись, спросил:
— ТККУ?[14]
Услышал — как отзыв:
— ТКПУ?..[15] Вот где встретились, такие танцы...
3
— Ты-то как здесь, кавалерист?
— А ты, пехтура?..
Сергей рассказал свою историю.
Алексей — свою: как развернулись в первый бой в конном строю, пулеметы на тачанках с правого фланга, а немцы двинули против кавалерии танки. Как умирал комиссар и как хотел пить, а у них вода была только в кожухах пулеметов, и они не могли ему дать пить. Как вспыхивали порохом соломенные крыши. Как полз по ржаному полю в разведку. Как со слезами бросали спешенные безлошадные казаки свои бурки. Белосток. Шяуляй. Минск... «Мы окружены. Бери, лейтенант, тридцать человек, держись до последнего. Остальные пойдут на прорыв». В том бою его и ранило. Через десять дней после начала войны. Первый лагерь — в Бяла-Подляске. Тоже огороженный проволокой квадрат. С востока много суток слышали канонаду. Думали, наши возвращаются. Потом от «свеженького» раненого узнали: то бился до последнего гарнизон Бреста.
В лагере ни синие петлицы, ни лейтенантские кубари не снял. Вот они, как и у Сергея, — каплями загустевшей крови на вороте.
Алексей провел в «офлаге» уже неделю. Пригляделся, кое в чем разобрался.
— Особый лагерь. Хитрый. Обращение на «вы», хотя не так посмотришь — бросят в карцер. Кормежка — сам почувствовал — лишь бы ноги не протянул. Но кой-кому — и от пуза. Так что держи ухо востро.
— Кому же это — от пуза?
— Вербуют здесь в предатели. Себе на службу и в национальные формирования: украинцев — отдельно, прибалтийцев — отдельно, кавказцев — отдельно...
Сергей насторожился:
— У тебя вроде отец — карел?
— Теперь все мы должны быть русские. Советские.
— Понятно, ТККУ... Что думаешь делать?
— Залижу раны, накачаю силенок — и тягу. Далековато, правда: Южная Бавария. Ну да земля круглая.
— Заметано, кавалерия. Научу тебя ползти по-пластунски.
4
«Офлаг 13-Д» — особый концлагерь. В других — изнуряют в каменоломнях, чтобы потом сбросить обескровленный скелет в яму с хлорной известью. Или гноят заживо. Убивают голодом. Просто убивают. В «офлаге 13-Д» тоже заставляют бить киркой в каменоломне, тоже мучают голодом. Случается, и убивают. Но редко. У эсэсовцев из комендатуры лагеря иная задача. Методично, разными способами — индивидуальный подход к каждому — пробуют, как сломить. Не физически — духовно. Утром, на поверке, вчерашний советский командир, а теперь переводчик при комендатуре и предатель вместе с гитлеровцами обходит ряды, выплевывает:
— Коммунист!.. Политрук!.. Жид!..
Тех, на кого показал, хватают и волокут к валу на краю лагеря, за казармами. Последние крики. Автоматная очередь... Откуда выведал, сука? Может, выдумал: надо же проявить рвение.
Но добились: каждый военнопленный замкнулся в себе, лишнего слова не проронит. Кто не выдерживал, ремень на шею — и на решетке окна в клозете... В души должен, по замыслу фашистов, вползти страх. Каждый день — лекции. Посещение — по желанию. Те, кто пойдут на лекцию, освобождаются от каменоломни. Запись в церковный хор. Добровольная. Кто записался — в день спевок может не брать в руки кирку. Накануне ноябрьского праздника выдали по полбуханки хлеба на арестанта. А надзиратели по баракам: «Это вам в честь падения Москвы!» У-у, гады! Врете!..
Но кое-кто начал посасывать сигареты. Без сожаления оставлять на столе миску с бурдой. Отводить бегающие глаза...
А на утренней поверке перед строем снова идет иуда-переводчик, наугад тычет пальцем:
— Комиссар! Политрук!..
И через несколько минут истощенные до нечеловеческого вида «дневальные» волокут к яме на краю лагеря тележку с трупами.
— Пора, Алешка. Невмоготу!
— Как выбраться?..
Действительно — как? Всюду колючая проволока и проволока под током, сигнализация, прожекторы, собаки.
Мелькнула надежда, когда узнали, что охранники комплектуют команду на железную дорогу, на разгрузку вагонов с углем. Выбирают молодых и еще крепких арестантов. Двадцатилетние лейтенанты в этом офицерском лагере — едва ли не самые молодые.
— Попробуем? — испытующе посмотрел на товарища Алексей.
Сергей молча кивнул.
Охранников на всю команду — четверо. Эх, если бы и остальные заключенные!.. Кто они? Рискованно обмолвиться и словом.
Начали ссыпать с платформ уголь. Грохот. Пыль столбом.
Друзья улучили момент, когда, казалось, конвоиров не было поблизости, юркнули под вагон — и ходу.
Рывок к свободе. Одни пути, вторые. Криков, стрельбы не слышно. Неужели ушли?.. Резкий удар в спину. Клацанье зубов, угрожающий рык и запах псины. Овчарки натренированы, натасканы на человека. Поверженного не рвут. Пошевелишь рукой — перекусит кость.
В лагере не били. Только охранники по дороге — да и те без усердия. Бросили в одиночные каменные
