больно неподдельной была паника англичанина.
Я выглянул в окно. Фигурка гостиничного служки маячила в конце квартала.
— Извозчик, ну-ка догони его еще раз! Сделаем второй круг! — приказал я.
И вновь, едва коляска поравнялась с мальчишкой, я втащил его внутрь.
— А-а! — истошно завопил он.
Пришлось не только придавить его шпагой, а еще и по губам дать — чтоб замолчал.
— На дыбу тебя, на дыбу, — пообещал я.
— Ваше высокопревосходительство… ваше сия-а- ательство, — запричитал он. — Я же все… все… как на духу…
— На духу — не на дыбе!
— Все! Все расскажу, — уверял меня мальчишка.
— Что же поляк твой, так и просидел безвылазно в номере, пока его не зарезали? — спросил я.
— Как же-с?! Выходил, обедать выходил, в общей зале кушать изволил…
— С кем он обедал? Говорил о чем? — напирал я с вопросами.
— Один был, один. Ни с кем не говорил… За обед заплатил…
Последние слова мальчишка произнес с некоторым неудовольствием, словно за покойным должок остался.
— А что, за что-то не заплатил? — удивился я. — Вы же, шельмы, за постой вперед берете!
— За постой, — кивнул он. — А за вино не заплатил!
— Какое вино?
— То вино, что заказывали, когда вы изволили мадемуазель Мими навестить, — парнишка неожиданно осмелел, в голосе появилась заносчивость. — Француз, что с вами был, самую дорогую бутылку взял. Платим, сказал, в двойном размере, только, говорит, на номер запишите…
— Вот как, — удивился я.
— Только номер-то француз указал не мадемуазель, а шляхтича, — обиженным голосом закончил мальчишка.
— Да с чего ты решил, что он француз? — воскликнул я.
— Француз, француз, — стоял на своем отрок.
— Ладно! — Я повысил голос, и мальчишка вдавил голову в плечи. — Француз, так француз. Он прохвост, но безобидный. Давай-ка к шляхтичу вернемся. Так что же он, молчал весь обед?
— Так только парой фраз обмолвился, да хозяин наш Пантелей Федорович намекнул ему, чтоб помалкивал, — рассказал мальчишка.
— Чем же он хозяину не угодил? — спросил я.
— Так он изъяснялся в том смысле, что с Наполеоном договор нужен…
— Какой договор? — сорвалось с моих уст.
— Договор, чтоб не идти более войной друг на дружку, — продолжил мальчишка.
— Так ты ж только что сказал, что шляхтич один обедал! С кем же он разговаривал? — повысил я голос.
— Истинный крест! — мальчишка перекрестился. — Один он был, один. И ни с кем не разговаривал.
Я вдохнул и неспеша выдохнул, едва сдержавшись, чтобы не двинуть отроку по зубам.
— Даты, явижу, ивпрямьнадыбухочешь, — процедиля. — Что ж ты мне, шельмец, голову морочишь?! Так говорил он или не говорил?! А если говорил, так с кем?
— Ваше высоко… Ваше сиятельство… — перепугался мальчишка. — Ни с кем он не говорил! Он один сидел, и так, знаете, люди вокруг говорят, так и он нет-нет да что-нибудь скажет…
— Ты хочешь сказать, что люди попросту языками чесали, так и он языком молол? — удивился я.
— Вот-вот, — отрок несколько раз кивнул. — Вот хозяин и сказал ему, чтоб помалкивал, а то ж, неровен час, мордобитие случится.
— Ну хорошо, — протянул я, про себя подумав, что Вилсон уж очень странного шпиона в Санкт- Петербург приволок.
— Ваше сиятельство, отпусти-и-ите меня, — запричитал отрок.
— А поручений шляхтич никаких не давал? — спросил я.
— Как же-с! Бумагу я по его поручению в кирху носил, — выдал отрок.
— Какую бумагу?! — едва не взревел я. — Что ж это из тебя клещами все вытягивать нужно?!
— Шляхтич просил бумагу в кирху…
— В какую кирху?! Дорогу помнишь?
Я с трудом усидел на месте. Сердце рвалось из груди, в то же время и досадовал я на себя, что сразу не догадался правильный вопрос мальчишке задать. А отрок оказался сообразительным малым, хотя и имел заспанный вид.
— Так на Невском которая, от Екатерининского канала[14] близехонько…
— Собор Святой Екатерины! — догадался я и крикнул Жану: — Слыхал? Давай! Дуй туда!
— Бумагу велено было господину Билло передать, — сообщил мальчишка. — К самому-то Билло не пустили меня, так я бумагу секретарю его отдал.
Через несколько минут коляска повернула на площадку перед собором. Мы поднялись по лестнице и оказались в храме. Он был не таким большим, каким казался снаружи, имел лишь один, центральный, неф, а по сторонам — лишь небольшие углубления, придававшие помещению форму креста.
— Вон он, вон! — Мальчишка потянул меня за рукав.
— Кто?
— Секретарь.
Он указал на сухопарого паписта в черной сутане с белым воротничком и Библией в руках. Я огляделся и заметил в углублении слева конфессионал, исповедальню по- русски.
— Сядь туда, в деревянную кабинку, занавеску задерни и сиди тихо, — приказал я мальчишке.
Сам же подошел к секретарю и взял его под локоть:
— Ну-ка, Игнатий Лойола[15], пройдемте на исповедь! — И повел его к исповедальне.
— Обождите, так нельзя, — промямлил он.
Но я уже затолкнул его на свободную половинку, двинул ему кулаком в нос и схватил правой рукой за горло, чтоб не кричал. Сам я втиснулся внутрь и левой рукой завесил проем.
Священник ловил воздух, юшка стекала из носа в его разинутый рот.
— Слушай меня! — прошипел я. — Сей момент сверну твою цыплячью шею, если не ответишь. Называй имена. Какие есть корреспонденты у господина Билло в Москве? С кем он состоит в переписке?
Я ослабил хватку и священник просипел:
— Сюрюг, Сюрюг, мосье Адриан Сюрюг… Больше никого…
— Что за Сюрюг? Кто он такой?
— Настоятель храма Святого Людовика, — пояснил папист.
— Все?! — прошипел я с угрозой в голосе и на мгновение усилил хватку.
— Никому больше в Москву мы не пишем, — прошелестел секретарь. — А что происходит? Кто вы?
— Ладно, живой труп[16], никто не должен знать о нашем разговоре. Тебя немного помучает мигрень. Как напоминание о тайне исповеди.
Я заставил его наклониться и ударил по голове так, чтобы он на несколько минут лишился чувств. Он обмяк, я подхватил его под мышки, опустил на скамейку, а сам выскользнул наружу и поплотнее задернул штору.
Подняв голову, я встретился взглядом с мраморным ангелом. Он сидел на полукруглом выступе, свесив вниз изящную ножку, и левой рукой указывал на конфессионал, а правой куда-то в небо, отчего казалось, что он как бы разводит руками в недоумении.
