Итальянец немного помолчал и пустился в неожиданные откровения:
— Она появилась еще в Вильно. Мы доподлинно знаем, что она имела задание убить русского царя. Совершенно непонятно, почему она этого не сделала при первой же возможности.
— А у нее была такая возможность? — поинтересовался я.
— Вот именно, — подтвердил Ривофиннолли и продолжил шепотом: — Де Санглен принял ее за mandato[28] и устроил царю Александру тайное свидание с нею. Она столько времени провела наедине с царем, но ничего не предприняла! Вероятно, на первое свидание она из осторожности пришла без оружия. Графиня была уверена, что последуют новые приглашения. Но де Санглен оказался на высоте — он раскусил ее…
Оказался на высоте! Я хотел спросить итальянца: вы это всерьез? Но сдержался. Вспомнились слова Вязмитинова о том, что де Санглен озабочен тем, как открутить головы девкам, которых поставлял в будуары августейших особ.
Некоторое время мы молчали. И моя сдержанность оказалась вознагражденной: Ривофиннолли пустился в откровения. Его дальнейший рассказ о графине Коссаковской поражал всякое воображение. Оглядевшись по сторонам, он негромко начал:
— Вообще-то графиня давно мертва…
— Мертва? — удивился я. — Вы точно это знаете?
— Совершенно достоверные сведения. Мы же сами и убили ее, — сказал он и с некоторым смущением добавил: — Не я лично, а полковник Розен и полковник Ланг.
— Holy Moley[29] скачет в поле, — обронил я.
Я взглянул на ротмистра Ривофиннолли, пытаясь понять, что скрывается за его смущением: то ли он не одобряет убийство женщины и оправдывается тем, что не участвовал в нем лично; то ли он огорчен тем, что не ему, а другим довелось расправиться с опасным противником.
— Розену и Лангу можно доверять, — продолжал итальянец. — Я уверен, что они покончили с нею.
— Так, может, стоит доложить об этом де Санглену? — спросил я в расчете на новые откровения.
Положение дел оказалось крайне странным. Директор Высшей воинской полиции гоняется за какой- то шлюхой, его подчиненные знают, что она давно мертва, сей факт скрывается от шефа, но без особой нужды сведениями о ее смерти выкладываются мне, человеку новому и по большому счету случайному.
— Де Санглен знает, — ответил Ривофиннолли. — Ее убили по его личному распоряжению.
— Тогда, простите, я ничего не понимаю, — признался я.
— Графиня Коссаковская пережила несколько покушений, — сказал итальянец. — Несколько раз ее считали мертвой, и вдруг она объявлялась вновь целая и невредимая. Сам де Санглен не видел ее трупа, и по прошествии времени у него появилась навязчивая мысль, что девица обхитрила Розена и Ланга и сумела от них улизнуть.
За разговором мы дошли до Петровки и остановились возле богатого дома моего тестя.
— А может, у де Санглена есть веские причины сомневаться… — начал я.
Но Ривофиннолли прервал меня:
— Нет-нет, я совершенно точно уверен, что Розен и Ланг добросовестно выполнили поручение.
Мы расстались. Я переступил порог дома с омерзительным чувством. Вместо того чтобы идти в армию и сражаться с противником лицом к лицу, я присоединился к тем, кто об убийстве женщины говорит как о добросовестно выполненном поручении.
«Немудрено, что призрак графини преследует вас», — подумал я о директоре Высшей воинской полиции.
Жаклин читала французский роман при свечах. Я забрался к ней в согретую постель под уютный горячий бок, обхватил ее за талию, — книга упала на пол.
— Ты любишь французские романы и в вашей семье принято называть друг друга на французский манер — Натали, Серж, Жаклин, — с некоторой укоризной сказал я.
— И что? — супруга рассмеялась. — Тебе хотелось бы называть меня на русский манер — Акулиной?
Я хмыкнул:
— Я мог бы называть тебя Линой…
— И называл бы! — она рассмеялась еще громче. — Но разве в семье бывает такое?! Нет, это идет от души, само собой! Невозможно договориться! — она продолжила театральным голосом. — Ах, дорогуша, с завтрашнего дня буду звать тебя Линой… Заюшкой… Душечкой, хрюшечкой! А чем тебе не нравится Жаклин?!
— Ну, ведь идет война с французами.
— Глупости! — без колебаний ответила она. — Французами овладело какое-то воинственное настроение, мода такая: они вообразили себя законодателями мира. Но это пройдет, пройдет. А французский язык останется, останутся французские романы…
— Пройти-то пройдет, как ты сказала, мода. Но мы? Мы разве простим их? Они вторглись в пределы России!
— Милый, вот увидишь, они заплатят за это высокую цену, — тихо, но с непоколебимой уверенностью промолвила Жаклин.
— Да, ты говоришь о них, — возразил я, — я говорю о нас. Мы их выгоним, конечно, победим. Но простим ли мы их?
— Мы пожалеем их, — ответила Жаклин.
— Послушай, а почему бы тебе не уехать с детьми? И Мартемьяныч с Натали Георгиевной уехали бы — вот хоть к сестре его Амали Поцелуевой-Горевой. А ты с детьми могла бы вернуться в Лондон.
— Вот еще! — вспыхнула Жаклин. — Мы только что из Англии!
— Так было бы безопаснее, — сказал я.
— Да чем же в Москве-то хуже? На улице никто меня Жаклин не называет, обращаются исключительно по имени-отчеству — барыня Акулина Сергеевна. Так какая же еще опасность может нам угрожать в Москве…
— Ну, мало ли что.
Я был не вправе раскрыть Жаклин тайну, но решил, что еще успею настоять на отъезде. А она сказала:
— Я не склонна преувеличивать опасность и не поддамся панике, можешь не волноваться за меня.
Blimey! Она думала успокоить меня этими словами!
— Жаклин! — произнес я важным тоном. — Ты убьешь меня…
— Не раньше, чем выдадим замуж дочерей и устроим их будущее! — откликнулась она.
— Я должен уехать.
— Сейчас? — удивилась она.
— Дела, — с сожалением сказал я. — Время такое.
Жаклин покачала головой, с досадой вздохнула и сказала:
— Пожалуй, ты прав, французов мы не простим. Намою жалость уж точно пусть не рассчитывают.
Я разбудил Кузьмича и велел заложить коляску.
— Знаешь губернаторскую дачу в Сокольниках? — спросил я.
— Кто же не знает?! — ответил старик.
— Вези туда, — велел я.
