Санглена», — с горьким сарказмом подумал я. Яков Иванович заметил перемену в моем настроении, но истолковал ее по-своему.
—
Не стоит расстраиваться из-за того, что обыски у Ключарева и аббата не дали результатов. Теперь мы знаем, что искать нужно в других направлениях. Я уже говорил, что мы должны найти графиню Коссаковскую, — уверен, она и есть тот самый шпион, донесения о котором перехватил генерал Вилсон.
Я испытывал сожаление, почти сострадание к де Санглену и, стараясь не выдать своих чувств, ответил:
—
Я буду только рад, если поймаем ее, еще больше порадуюсь, если она окажется тем самым шпионом.
Глава 11
После совещания у де Санглена, я заглянул домой. Дочки прибежали в кабинет и повисли на мне. Я целовал их и думал о том, как побудить Жаклин к отъезду из Москвы, не раскрывая главной тайны.
Жена появилась в дверях и застыла, наблюдая за девочками. Лицо ее было совершенно безмятежно, в глазах — спокойствие. Без причины она не уедет. Раскрыть ей доверенную мне тайну? Все-таки жена — самый близкий, самый родной человек. Но сможет ли, согласится ли она эту тайну хранить? У нее есть подруги, с которыми она связана длительной, нежной дружбой. Жаклин не побежит от опасности, бросив близких на произвол судьбы. Открыть тайну им? Но, в свою очередь, и у тех найдутся родные и близкие, которых они не оставят в беде.
А ведь мало было уговорить Жаклин забрать детей и уехать из Москвы — нужно было как-то убедить ее прихватить с собой все ценные вещи. А заодно и с отчим домом попрощаться, поскольку его наверняка сожгут, чтобы не достался французам. Стоит только заикнуться об этом, и Жаклин, и Мартемьяныч с Натали Георгиевной догадаются обо всем.
Я вспомнил купцов, что бесплатно кормили и снабжали в дорогу ополченцев. Тоже не по-человечески получится, что я посвящен в тайну и один спасу свое добро, а весь остальной народ, может быть, последнее отдаст за победу над французами.
Тут я поймал себя на мысли, что размышляю так, будто оставление Москвы — дело решенное.
— Москва сделалась совершенно неуютной, — промолвил я. — Может быть, стоит тебе и дочкам уехать?
Я говорил по-французски, Жаклин подошла ко мне, обняла мою голову, прижала к себе и ответила на русском языке:
—
А может, тебе не стоит идти в действующую армию? Неужели без тебя некому воевать?
Я взял жену за руку, уткнулся губами в ладошку. Хотелось сказать: я уже на войне, а граница проходит через сердца и души. Но вместо этого произнес:
—
Мне было бы спокойнее…
—
И мне было бы спокойнее, если б ты остался на дипломатической службе, — перебила меня Жаклин. — Но разве ты посчитался со мной? А вдруг с тобой что-то случится, вдруг тебя ранят?! Я хочу быть рядом с тобою: — И немного помолчав, спросила: — Скажи, это скоро случится?
—
Скоро ли меня ранят? — пошутил я.
—
Очень смешно! — с досадой воскликнула Жаклин. — Скоро ли ты отправишься в армию?
—
Дней через десять.
—
Десять дней, — произнесла она так, словно пробовала слова на вес. — Еще десять дней!
Аннетт кулачком ударила меня по коленке и с обидой спросила:
—
О чем ты говоришь с мамой?
Наши дети русского языка почти не знали.
—
Ах, вот вы где! — раздался голос Мартемьяныча. — А у меня к вам есть разговор.
—
Ах да! — воскликнула Жаклин. — Сегодня приехал мосье Каню.
—
Знаю, видел его, — сказал я. — Небось отсыпается, лежебока.
—
Ушел по каким-то своим делам, — сообщил Сергей Михайлович. — А я как раз и хотел поговорить о нем и о Дуняше.
—
А что с ним и Дуняшей? — насторожился я.
—
Ничего-ничего, — поспешил успокоить меня Сергей Михайлович. — Но я вот подумал, почему бы им не пожениться? По моему разумению превосходная получилась бы семья. Он уже в летах, серьезный господин, она девушка хорошая…
—
Мартемьяныч, это каналья Жан тебя надоумил? — возмутился я.
—
Ну почему же каналья? — насупился Сергей Михайлович.
—
Потому что он служит у меня уже почти двадцать лет, и я знаю, что он каналья, каких поискать еще! — ответил я.
—
Просто он твой слуга, где-то, конечно, слукавит, где- то словчит, — промолвил Сергей Михайлович. — Хочется жить ему, вот он и крутится. Но ты же держишь его, значит, не такой уж он и шельмец.
—
Отнюдь не шельмец, — вступилась за французишку Жаклин.
—
Сергей Михайлович, милый! — воскликнул я. — Да я ж этого каналью насквозь вижу! Все, о чем он мечтает, так это о том, что ты дашь вольную Дуняше и снабдишь ее приданым, а он, шельма французская, все приданное ее промотает! И кстати, по каким-таким делам он уехал?! Какие у него могут быть дела в Москве?
—
Да бог его знает! — Мартемьяныч улыбнулся. — Какие- то дела. А ты, Андрюша, все же подумай. Неплохая семья получилась бы.
—
Вот повесят его на березе… — пробурчал я. — А который нынче час?
—
Восемь почти, — ответил Сергей Михайлович.
—
Что ж, мне пора: нужно в Сокольники к графу Ростопчину.
—
Опять? Неужели днем не все обсудили? — расстроилась Жаклин.
—
Сейчас каждую минуту положение меняется. Я поеду верхом, чтобы побыстрее вернуться. — вдруг я почувствовал, как вспыхнули мои щеки. С годами я совершенно разучился притворяться.
—
Ты что-то вдруг раскраснелся, — заметила Жаклин. — Словно едешь не к генерал- губернатору, а к какой-нибудь актриске из французского театра!
Если бы она знала, насколько близка к истине!
—
Я вспомнил вчерашнюю ночь, оттого, наверно, щеки и загорелись, — шепнул я ей на ушко.
—
Так возвращайся скорее, — проворковала Жаклин.
—
Одна нога там, а сам уже здесь — в твоей постели.
Я направлялся в Сокольники, не имея ясного плана. Действовать предстояло по обстоятельствам. Дворецкий был предупрежден о моем визите, и по его указанию лакей проводил меня к мадам Арнье. Она дожидалась в своей комнате. Я вошел, она поднялась из кресла, сделала шаг навстречу, я
