собственная особенность.
Мы всем своим существом участвуем в том, что мы чувствуем. Такое сильное чувство, как любовь, дает нам ощущение максимального внутреннего участия. Через восприятие другим человеком мы становимся особенно важными для самих себя. Из желания особенности, каковое порождает «особенное» чувство, возникает наше сугубо личностное понятие о любви. Любящие строят для себя особую действительность. Каждая пара, таким образом, создает для себя свой собственный мир. Приобретают важность вещи, казавшиеся прежде не важными, неинтересное становится интересным. Мы раскрываемся в невообразимой прежде мере, пусть даже потом мы снова начинаем медленно замыкаться в исходных рамках. Это полное погружение в изобретение самого себя. В фильме «Энни Холл» Вуди Аллен говорит: «Все, что осталось мне от моих женщин, — это книги: Толстой и Кафка», т. е. авторы, которых он, по его мнению, если бы не женщины, никогда не стал бы читать. Напротив, любимый ресторан, который раньше был для него так важен, так прекрасен и романтичен, после разрыва превращается в весьма неприятное место — теперь в нем нет абсолютно ничего романтичного. Весьма сомнительно держит себя тот влюбленный, который ведет свою новую возлюбленную в тот же ресторан, куда он ходил с ее предшественницами.
Изюминка заключается в том, что любящие считают свою любовь единственной и неповторимой, хотя и знают, что такое происходит не с ними одними. Насколько отличаются друг от друга любовные отношения, настолько же схожи многие шаблоны и ритуалы. Любовь без постоянного повторения фразы «Я тебя люблю» была бы такой же странной, как любовь без знаков внимания, малых и больших притязаний, без подарков и ритуалов. Чем более особенной находим мы свою любовь, тем больше похожа она на эталон любви. Только те любящие люди, которые говорят, что любят так же, как и все остальные, в действительности любят по-другому.
Любящие прославляют и без того прославленное чувство. Вероятно Джон Мани взял свои построения не из воздуха, утверждая, что образ, который мы лепим из партнера, есть проекция, составленная по схеме любовной карты. С единственной разницей, что схема эта не настолько схематична, как представлял себе Мани. Понятно, однако, что влюбляются всегда в представление. «Любящий любит возлюбленную такой, какой он ее видит», — к этим проницательным словам философа-социолога Макса Хоркхаймера добавить нечего (73). Образ, создаваемый партнером из любимого, так сильно искажен и задан, что «действительный» образ его просто исчезает. Таково неотъемлемое свойство любви. Выражаясь словами социолога Никласа Лумана, можно сказать: «Внешняя оболочка разрушается, но зато возрастает (в смысле, становится более интенсивным) внутреннее напряжение. Стабильность обеспечивается теперь только за счет внутренних ресурсов»(74).
В ритуализации нашего поведения мы стараемся создать то тепло, которым в детстве были окружены в семье (или которого нам остро не хватало). Детские миры отмечены отпечатками прежних восприятий и опытов. То, что представляется взрослым логически обоснованным и понятным, ребенок символически оценивает как хорошее или плохое. Они без рассуждений и без оглядки следуют путем, который изначально считают хорошим и правильным. Они сами придают ауру и ценность тем предметам, о которых знают, что те не являются «объективными». Игрушечный зайчик или тряпичная собачка остаются любимыми «одушевленными» предметами, несмотря на то, что уже четырехлетний ребенок, несомненно, понимает, что они не живут и не чувствуют.
Основное качество наших любовных отношений заключается в том, что мы, будучи взрослыми, наделяем предмет любви ценностями, магию которых не способен разрушить наш логический разум. Утренний кофе, который влюбленные, уединившись, пьют на балконе, приобретает особую значимость, которой он лишен, если тот же кофе пьют в одиночестве. Способность придавать ценность вещам является самой дорогой способностью человека. Создать ценности спонтанно и по произволу невозможно, так же, как невозможно создать их путем рас-суждений или переняв от других. Для того чтобы создать ценность, надо придать положительную эмоциональность представлениям. Однако превратить эмоцию в представление куда легче, чем превратить представление в эмоцию. Если друг рассказывает нам, какую радость он получает от верховой езды или подводного плавания, то — даже при самых добрых намерениях — это не делает нас счастливыми наездниками или ныряльщиками.
Почти все наши ценности формируются в детстве, и тот, кто, будучи ребенком, не сформировал ценности, скорее всего не сможет обрести их и в течение всей жизни — во всяком случае, устойчивых ценностей. Способность к одушевлению предметов, интересов и отношений может закладываться только в раннем детстве или — на короткое время — в любви. Помню, что в возрасте 12 лет я страшно расстраивался из-за того, что уже не получаю той радости от Рождества, как еще пару лет назад. Все, что представлялось мне прежде волнующим и ценным, превратилось в обычную банальность. Моя мама подтвердила мое воспоминание. Радостное чувство от Рождества уже не вернулось, так же, как и многие другие сильные детские чувства. Но за эту потерю человек вознаграждается в зрелом возрасте любовью.
К сожалению, со многими любящими происходит то же самое, что произошло со мной в моем отношении к Рождеству. Со временем проходит волшебство, которое человек проецировал на себя, и то, что прежде воспринималось как нечто «святое», становится привычной рутиной. Потеря настолько же драматична, насколько и знакома. Ее пережили миллиарды людей. В течение последних нескольких десятилетий нас захлестывает поток советов, как избежать этой раскручивающейся назад спирали. Согласно этим советчикам, рассеивание волшебных чар и исчезновение магической совместной реальности не является ни следствием снижения фенилэтиламина в крови, ни требований критического разума, который вступает в свои права после периода любовного помрачения. Нам обещают, что вечной любви можно научиться. Так ли это?
Прежде чем мы займемся этим вопросом в следующей главе, я бы хотел подвести краткий итог сказанному в главах предыдущих. Итак, человек — это живое существо, обладающее совершенно нормальными животными эмоциями. Наша способность к образованию сложных представлений, однако, превращает множество наших эмоций в неопределенные, диффузные, летучие, удручающие и переливающиеся разными красками чувства. Эти чувства не с точностью взаимно однозначного соответствия соответствуют нашим эмоциям. Тому есть две причины. Первая: как показал Шахтер, мы не просто обладаем эмоциями, мы их
Над нашими животными эмоциями, инстинктами, биохимическими процессами нас поднимает способность к самоинтерпретации. Ступенью выше находится наше сугубо личностное понимание самих себя, которое определяется тем, как мы интерпретируем себя и других. Наша осознанная идентичность не равна нашей биологической идентичности, и эта нейтральная полоса создает простор для игры, так же, как и для любви. Тот, кого мы любим, имеет гораздо большего общего с нашим родительским домом, нежели с конкурентами по красоте. Только в период полового созревания, в пубертатном периоде, когда наши самосознание и понятие о самих себе зиждутся на зыбком основании, привлекательность партнера играете зависимости от обстоятельств главенствующую роль.
Наша страсть, таким образом, является сочетанием переживаний
Точно так же протекает процесс возрастания значения свободы воли. Наше сексуальное влечение практически не подчиняется нашей воле. Нам не приходится искать человека, который нас возбуждает. В возникновении чувства влюбленности мы принимаем некоторое сознательное участие — во всяком случае, если мы взрослые люди с определенным жизненным опытом. Пускать человека в свой мир или нет — эту проблему мы решаем с помощью карты любви, выбирая две возможности: «да» или «нет». Что же касается любви, то здесь мы в известной степени решаем вопрос по своей собственной воле.
