— Умеренно… С некоторых пор. Но нет, все же умеренно.
Коля быстро взглянул на секретаря, опасаясь, не произвел ли на него легкомысленного впечатления.
Но Кудрявцев слушал охотно, с лукавым смешком в глазах.
— Да! — сказал он. — А я уже не потанцую.
— Почему, товарищ Кудрявцев?
— Нога вот… — Кудрявцев отодвинулся вместе со стулом и вытянул ногу — она не сгибалась в колене.
— Ранение, да? — спросил Коля.
— Да.
Кудрявцев вернулся к прерванному разговору:
— Не освобождать, значит? Выдержишь? Я к вам собираюсь приехать, Богатов.
— Вот здорово! — обрадовался Коля. — Приезжайте скорее! Когда?
— Давай решим. У вас общее собрание скоро?
— Да вот же прямо на-днях, в понедельник. Хорошо бы вам приехать на общее собрание. Будем принимать новых ребят.
— Хорошо! — быстро согласился Кудрявцев. — Приеду. В понедельник кого принимаете?
— Двух семиклассников — Гладкова и Емельянова. Обоим по четырнадцати стукнуло. Хорошие ребята, товарищ Кудрявцев! Только сейчас на комитете с ними вели разговор. Сознательные! И в политике разбираются.
Коля улыбнулся, вспомнив недавнюю беседу. Что-то в этой беседе его сильно зацепило за сердце. Да, вот что!
— Вы сейчас не заняты, товарищ Кудрявцев?
— Как не занят? Занят с тобой.
— Так я вам скажу, — подвигаясь ближе к Кудрявцеву и понизив тон, словно собираясь что-то сообщить по секрету, начал Богатов: — Сегодня на комитет»; парнишка один, Емельянов, рассказал о Тюленине. Понимаете… Как бы вам поточнее передать… Не очень и рассказывал много, а видно сразу, что Тюленин его идеал. А ведь Тюленин когда-то, до войны, был, наверное, довольно обыкновенным парнем, просто хорошим — и все. Я и подумал: из теперешних ребят вырастет много Тюлениных.
— А как же! Конечно! — оживленно подхватил Кудрявцев. — Но кто-то должен об этом заботиться? Воспитать нужно новых Тюлениных. Тюленины не родятся готовыми… Богатов, так я к вам приду. В понедельник?
Он отметил в блокноте.
— Приходите обязательно! — Богатов встал. — Я с вами совершенно согласен насчет воспитания, — подумав, серьезно сказал он.
— Мы с тобой по всем вопросам сошлись, — без улыбки ответил Кудрявцев. — До свидания!
Подняв воротник коротенькой, слишком легкой для декабрьского вечера куртки, Коля медленно возвращался домой. Морозило. На снег легли сиреневые тени сумерек, и на небе, еще очень светлом и чистом, с затухающей полоской зари, вдруг зажглась звезда.
Богатов долго смотрел на одинокий огонек, пока в сгустившейся синеве не выступили так же внезапно новые звезды. Закат догорел, настала ночь.
Глава V. Совещание на пустыре
Вечером после ухода Юльки Саша два часа ломал голову над алгебраической загадкой: Анатолию Лаврентьевичу нравилось озадачивать семиклассников ребусами. Сегодня ребята собрались в школу раньше, чтоб узнать, кто решил правильно.
Конечно. Борис Ключарев, математик, отличник! И Юра Резников.
Они стояли у классной доски, оглушая друг друга неоспоримыми доводами.
— Пойми ты, пойми! — кричал Юра Резников, с ожесточением стукая мелом. — Допустим, что формула»…
— Допустим? Ничего не допустим! Нам известно… Дано… А.С.Б…
— У кого бы списать? — вслух размышлял Леня Пыжов.
Володя Петровых с грустью вынул тетрадку:
— Нет у тебя самолюбия. Ленька!
Звонок, и тут же Анатолий Лаврентьевич почти вбежал в класс, бросил на стол пачку книг, быстрым взглядом окинул парты, энергично потер руки, и этот жест человека, который с удовольствием приступает к работе, и этот молодой, смеющийся взгляд, как обычно, вселили в ребят веселую охоту, учиться.
Разные бывали уроки. На одних, как у Анатолия Лаврентьевича, всегда интересно, хотя учитель взыскателен, строг, придирчив и даже насмешлив.
Недаром Леня Пыжов испуганно втягивает голову в плечи, когда Анатолий Лаврентьевич, заложив руки за ремень, не торопясь направляется к третьей от двери парте.
А между тем минуты урока летят незаметно, и Володя Петровых не успевает полюбоваться своими часами. Бывает, напротив, весь урок он докладывает классу течение времени, а преподавательница зоологии, маленькая, близорукая Мария Петровна, не может понять, почему семиклассники то и дело оглядываются в конец класса, где сидит Петровых.
Бывают уроки конституции, на них не услышишь взрывов смеха, как у Анатолия Лаврентьевича, но если кто-то уронит пенал или книгу, несколько голосов прикрикнет угрожающе: «Тихо!»
Так час за часом идет школьный день, повторяя вчерашний, похожий на завтрашний и в то же время неуловимо новый, особенный, полный незначительных, мелких и необычайно важных событий.
Этот день, начавшийся испытанием сообразительности семиклассников, закончился неожиданно для всех печальным происшествием.
Происшествие случилось на физике. Физический кабинет на четвертом этаже, 7-й «Б» — на первом. Путешествие с первого этажа на четвертый заняло как раз перемену.
Со звонком 7-й «Б» в полном порядке стоял у дверей кабинета, ожидая появления Надежды Димитриевны.
Высокая, статная учительница с белыми, как снег, волосами, неизменно в синем торжественном платье, одним своим видом вызывала почтение.
Но в физический кабинет ребята входили присмирев и остерегаясь топать ногами не потому, что воображение их поражали седины учительницы.
В кабинете задергивались на окнах портьеры, Надежда Димитриевна поднималась на кафедру, и, повинуясь приказанию ее тонких рук, в темноте по проводам трансформатора, тихо потрескивая, бежали синие змейки, голубоватым сиянием поднимались вверх пучки искр или под мерный гул индукционной катушки причудливо вспыхивали красным, оранжевым, фиолетовым светом волшебные палочки.
Щелкнул выключатель, отброшены шторы — в руках учительницы обыкновенные стеклянные трубки.
Физика — чудо, но нет понятней, интересней науки!
Саша Емельянов раз и навсегда отвоевал себе в кабинете первую парту: и слышно, и видно, и ничего не пропустишь.
Учительница раскрыла журнал.
— Гладков!
Костя вышел. Надежда Димитриевна вызывала одного за другим, а на кафедре стоял незнакомый изящный прибор с загадочной стрелкой. Наконец Надежда Димитриевна закрыла журнал и объявила:
— Перед вами вольтметр! — Она объяснила устройство прибора.
Саша успел набросать в тетради чертеж.
