Стоит ли поэтому удивляться, что он был, не слишком известен и признан? Он окружил себя крепостной стеной, и ни деньги, ни «связи» не открывали ворот его крепости. Мне приходилось наблюдать, как ему предлагали деньги с заискивающей улыбкой, словно прося милостыню. «Грязные деньги», цедил Гурджиев сквозь зубы, в сторону. Уж он-то умел мгновенно срезать интеллектуальных зевак.
Мне, в отличие от большинства людей, всегда претило ласковое поглаживание. Не верю я, что оно способно принести пользу. Это не для меня. Мне гораздо ближе атмосфера, созданная Гурджиевым в своем монастыре: почти невыносимая, почти безнадежная. Чтобы в ней существовать, надо испытывать непреодолимую тягу к «другой жизни».
В последние недели моего пребывания в Аббатстве с каждым днем, даже часом, во мне крепла уверенность, что я живу, как должно. Слушая чтение рукописи Гурджиева огромного сочинения в девяти частях, я впервые поняла, сколь велики возможности человека. Во мне происходили перемены, но не было потребности высказаться. Я впитывала знания и была полностью поглощена этим занятием так иссохшее растение всасывает влагу. «Я не в силах вас развить, говорил Гурджиев, я могу лишь создать условия для вашего саморазвития».
Условия были суровыми, но больше всего я страдала не от них, а, наоборот от того, что так поздно начала эту суровую учебу. Ежесекундные разочарования: ведь каждый миг я сознавала, что не сотворила свою душу. Всякая личность обладает двумя планами существования живет и сам человек, и отбрасываемая им тень (это и есть душа). Внешнее существование изменчиво на него влияют различные факторы, наименования, события. Тень а она невозможна без света спокойно пребывает, ждет своего часа и выходит на сцену лишь под занавес. Я понимала, что являюсь таким же роботом, как и все мы, я никогда не умела стремиться к чему-то одному… Покончить, покончить с этим сладким, но ничтожным существованием человеческая жизнь может быть либо всем, либо ничем. Слишком долго я благоденствовала в своем ложном «я», готовом оправдать любую нашу глупость, постоянно кивающем, как фарфоровый китайский болванчик. Так оно выражает дружескую симпатию.
Теперь же, начав работать, пытаясь идти другим путем, я чувствую, как у меня уходит почва из-под ног. Да как же мне обрести новую цель, устремиться к тому, к чему я никогда не стремилась? Я не сразу сумела понять, сколь крепки цепи, которыми я прикована к… пустоте. Как избавиться от всего наследственного, что растворено в твоей крови? Я считала, что отличаюсь от своих предков, потому что веду другую жизнь. Но ведь распорядок жизни это нечто вроде ресторанного меню.
Мне предстояло научиться ограничивать любой вопрос, только тогда возможен был ответ на него. Сводить его в точку, возможно даже самую неудобную… Вопрос это камень, брошенный в воду, а не разошедшиеся от него круги. Мы же привыкли отвечать не на вопрос, а как бы на круги. При этом, забывая о камне, канувшем в глубину.
Когда я жила в Аббатстве, кроме общих для всех занятий упражнений, чтений, ритмических движений я еще ухаживала за растениями. А заодно пыталась проследить этапы и собственного роста. Но при этом потешалась сама над собой, над ничтожным человечком, дерзнувшим написать: «Я хочу быть и всю свою жизнь посвящу этой цели». Столь же нелепо прозвучит, если заявить: «Я работаю, чтобы суметь летать, как птица''. Путь от былинки к птице… мне он всегда представлялся чредой этапов. И я знала, что надо все их пройти один за другим. Каждый предыдущий творит последующий, и ничто в мире ни книга, ни слово, ни пророчество не возвестит нам, каким будет предстоящий этап. Ведь речь идет исключительно о моем внутреннем состоянии, оно не явится извне. Достигнуть его смогу только я сама и посредством себя самой, если постоянно буду стараться расширить свое сознание.
Меня всякий раз изумляло, я не то чтобы понимала это умом тогда в меньшей степени, а видела воочию, сколько на свете непонимающих людей. У меня же случались такие могучие озарения, что бросало в жар, кровь стучала в висках, дух захватывало, становилось страшно… но чего же я боялась? Что миг самосознания канул безвозвратно. Словно, рассеялся туман, и передо мной предстало зрелище, не имеющее ничего общего с обычной бледной картинкой. Но лишь на миг. И вот я уже догоняю самое себя, разочарованная, в ужасе, что мне никогда не удастся себя обрести.
Мне часто казалось, будто я лечу в пропасть, было жутко, я ощущала нечто вроде настоящего головокружения. В эти мгновения мне хотелось сбежать да ну ее, эту науку, которую мне все равно не одолеть. Но это было бы преступно, невозможно. Почему? Потому что я пережила мгновенный проблеск истины, точнее, то был предвестник ее явления. Значит, она уже в пути, сумерки разрежаются. В силах ли я отвергнуть истину, сколь бы дорогую цену ни пришлось за нее заплатить? А тот, кто хочет жить «этим» (истиной), обязан целиком себя «этому» посвятить, ведь ни одно событие его жизни не идет в сравнение с «этим» (что я не умею определить). Я чувствовала себя цыпленком, пробивающимся из своей скорлупы наружу. А снаружи нас ждет «другая жизнь», как и цыпленка. Думаю, что те люди, которые по мере сил не готовятся «загодя» к той» жизни, которая наступит «потом», попросту не верят в возможность новой жизни.
РАЗУМЕЕТСЯ, многим случалось прикоснуться к тому же знанию, что и мне, но оно ведь не сулит никаких жизненных выгод. Даже разум в сравнении с ним это нечто второстепенное. Но почему же, несмотря ни на что, людей влечет к нему?
Два года я безвыездно жила в Аббатстве. Потом, в Париже, я лишь изредка встречалась с Гурджиевым, но продолжала жить согласно его учению, все глубже и глубже в него погружаясь. Меня спрашивали: «Почему вы стремитесь к знанию?» Странный вопрос, спросите любого: «Почему ты стремишься к счастью?» Для меня знание и есть счастье, конечно же, счастье.
Друзья меня буквально засыпали вопросами и советами. Такими, например: «Никогда не копайтесь в себе это смерть». Или спрашивали: «Если лишишься всех иллюзий, как тогда жить?» Отвечала: «Это все равно как если бы крестьянин сетовал: «На моем поле теперь ни единого сорняка, чем же теперь заняться?»
Иногда я думала: «Нашу личность надо вспахать, как поле». Но где плуг? Кто его направит? В одиночку мы ничего не можем. Необходим пахарь, как необходимо и семя.
Учение Гурджиева послужило ответом на мой вопрос: мне предоставлялись и плуг, и пахарь. Осталось только предоставить им себя. Желание, необходимость, подготовка, действие тут уже начинается новая жизнь с особыми упражнениями, особыми правилами, производящая перемену не только в личности, но и в обмене веществ в организме. Суровое испытание. Мне приходилось видеть, как люди останавливались на полдороге, отрекались от учения, а то и становились его врагами, сворачивали с пути, примыкая к учениям более щедрым на посулы, обещавшим, что их жизнь увенчается сущим раем. Иные обращались в какую-нибудь веру, утверждая, что их вдруг осенила благодать. Применялась она, однако, для вполне мирских нужд, в ней уютно устраивались со всеми удобствами, как в спальном вагоне. Они-то полагают, что к раю ведет «легкий путь», но, как правило, он оказывается «путем вспять».
Мне кажется, что религия уместна только за монастырскими стенами, где ничто не ограничивает ее замкнутого эгоизма…. Но в миру она неорганична, вредна для общества… ужасно верить, что для духовного роста достаточно страдать. Тогда бы на земле обитали исключительно святые и ангелы. От страданий одни умирают, другие испоганиваются, третьи озлобляются, и только единицы становятся лучше, растут. Но есть и другой способ духовно вырасти, возможно самый трудный… Я всегда была инстинктивно верующей, но меня не устраивал Бог, как его изображают религии. Они превращают его в убежище, в то время как он должен стать божественным достижением души, в которой он пребывает. Нет, он не убежище, не надежда. Каждый из нас зеркало Бога, Которого он постигает, но многие всего лишь карманное зеркальце.
Мне оставалось надеяться только на могучее личное усилие.
Обитая в Аббатстве, я познала счастье, какого мне еще не приходилось испытывать, но, с другой стороны, я постоянно испытывала чувство безнадежности. О чем я тревожилась? Да обо всем. Я была во всех смыслах «расстроена». Переживала утрату себя, изгнание из самой себя.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
