— Он стоит на восточной веранде, — ответила Соо.
— Он, по-видимому, слышал, как я играю. Как мне стыдно! Ведь он знаменитый музыкант! Не проси меня, я не хочу ничего знать. — И красавица удалилась в задние покои.
Эти слова долетели до Накатада, и он воскликнул:
— Ах, как грустно на сердце! О Будда, устрой так, чтобы мы встретились с ней, если не сегодня, то хоть когда-нибудь! Я всегда твёрдо верил, что родителей надо почитать больше, чем кого бы то ни было, но с тех пор, как я полюбил Атэмия, я не хочу жить ни одного мгновения, а это мысли сына, к родителям непочтительного. Но если даже случится непоправимое, разве уменьшится хоть на сколько-нибудь моя любовь к ней?
Он провёл в мрачных думах всю ночь.
Наступил рассвет. Накатада взял карпов, сделанных из серебра, положил им в рот шарики чёрных благовоний, написал стихотворение и послал всё Атэмия:
«Всю ночь
Плавал карп
В реке слёз.
Бесконечной любовью
Измучен…»[566]
Атэмия не произнесла ни слова.
— Ответили бы вы ему сегодня, — стала уговаривать её Соо. — Императорский сопровождающий обычно очень спокоен, малоразговорчив, но сегодня его не узнать: плачет, жалуется, что не знает, как ему быть. Очень его жалко!
— Если пойдут сплетни, то это будет твоя вина, — сказала Атэмия.
В серебряной курильнице она зажгла благовония из аквилярии, вложила курильницу в руки статуи из аквилярии написала:
«Тот, кто всю жизнь
Проводит на воде,
На отраженье глядя
Костров сигнальных,
„То страсть моя”, — вещает»[567].
Если так сгорали от тайной любви находившиеся рядом c Атэмия, то как должен был стенать от страсти к ней Минамото из провинции Ки! Он выбирал подростков, которые были красивы лицом и добры сердцем, одевал их в роскошные одежды и каждое утро посылал с письмами. В зависимости времени года он давал им то удивительно красивые цветы, то дивную ветку клёна с красными листьями; для писем выбирал самую хорошую бумагу. Однажды он написал:
«Не в силах сдержать
Волн — дум бесконечных,
Что на свободу рвутся.
Найду ли успокоенье
Я в бухте Нагуса?[568]
Можно сосчитать даже пылинки, но мыслям любовным нет предела».
— Такого письма не стали бы стыдиться даже выдающиеся мужи, — сказал, прочитав письмо, Масаёри.
Но ответа не последовало.
В срединном доме происходило бдение в ночь обезьяны[569]. Мужчины и женщины в отдельных помещениях играли в камешки. Накадзуми написал на тушечнице Атэмия:
«От мук заснуть не могу,
Хоть мечтаю
Тебя увидеть во сне.
И даже сегодня охотно
Я очи смежил бы».
Он быстро удалился, оставив стихотворение на виду. Атэмия притворилась, что ничего не заметила, и не ответила.
Санэтада, заболев, слёг, и все вокруг горевали: «Неужели он умрёт? Такой молодой!» Санэтада же, запершись дома и лёжа в постели, предавался отчаянию. Он послал Атэмия письмо:
«Мне самому стыдно, что я никак не могу смириться с тем, Что не вхожу в число Ваших избранников. Я снова и снова убеждаю себя, что лучше не писать Вам, но когда я покину этот мир, мне будет больно, что до самого конца моя любовь была безнадёжна.
Весь изойдя слезами,
В реку я превращаюсь.
Но куда уплывут
Все эти стебли,
Что в воде зеленеют?[570]
Я нахожусь уже при последнем издыхании, но думаю: «А вдруг паче чаяния получу ответ?” — и только поэтому продолжаю жить в страданиях. Моя госпожа! Умоляю Вас, помогите мне!»
— Очень неприятно, когда говорят то, о чём лучше молчать — сказала Атэмия и на письмо отвечать не стала.
— Ответьте ему хотя бы на этот раз, — стала упрашивать её Моку. — Это всё очень прискорбно. Ответьте, чтобы спасти его.
— Странно, что из-за меня он так заболел. Но при всём том, лучше ничего ему не отвечать, — возразила Атэмия.
— Почему же вы стали столь немилосердны? Надо быть немного помягче, — говорили дамы.
— Я пишу иногда тем, кому нужно, — сказала госпожа и ничего-таки Санэтада не ответила.
