Утопленник замер.
– Да за что? Ничего я такого не делал, она сама… – Он осекся. – Не за что Слизню меня убивать! Я всегда поступал по его воле… Нет, так он не мог! Он притащил бы на суд и сам убил. Он любит убивать.
Я вспомнил суд Водяного, как он рвал тело Дарьи… Да, он любит убивать. Значит, Анфиса. Мне стало страшно. Если она способна на такое… Русалка любила меня, и эта любовь была моей защитой. А если разлюбит? Кстати, от любви до ненависти… А как может ненавидеть русалка, я только что убедился. За что же она его так невзлюбила?
Я прошептал последнюю фразу вслух. И опешил, услышав ответ:
– За тебя. Когда уходила, сказала, что зря я, дурак старый, тебя от нее отваживаю! Все равно ты будешь ее!
– Так вот, теперь она думает, что убила меня, – продолжил старик. – Пусть так и думает, ничего ни ей, ни кому-нибудь еще не говори! Я отсюда уйду, поселюсь в другом месте, знаю одно – там никто не найдет. А потом мы с тобой ее прищучим! Одному мне не справиться, а вместе! Я тебя многому научу, Андрей, заклятьям старым, проверенным…
Вот еще не хватало! Анфиса хоть и гадина, но убивать… Правда, она и так мертва, так что греха здесь нет. Или есть? В любом случае я не собираюсь этого делать.
– Если мы убьем ее, Слизень убьет нас! – сказал я, чтобы отделаться от жаждущего отомстить утопленника. Эту карту Архипу не побить.
– Не убьет! – засмеялся Архип. – Мы ему свеженькую утопленницу предоставим, он и смилуется! Шибко любит он молоденьких, ох и любит!
– Как же ты предоставишь? Ты что, знаешь, кто где топиться будет?
– Нет, не знаю. Ведь ты еще видимый, по земле ходишь, так возьми, девчонку какую-нибудь в воду и замани.
– Чего ж ты сам не заманиваешь? Обернись добрым молодцем, – съязвил я, но Архип не понял насмешки:
– На суше мы слабы. Чем дольше в воде живем, тем больше слабеем. Ни я, ни Анфиса не можем долго на суше быть. Без воды мы быстро умираем. Ты – другое дело. Ты можешь. Тебе это легче легкого будет. А я ей ноги скручу да на дно утащу…
«Одну убей, другую убей. Ну и сволочь Архип!»
– Не хочу я никого убивать, понял!
– Тогда она убьет тебя или тех, кого ты любишь. Ты Анфису не знаешь!
Ты ошибаешься: знаю. И не хочу быть похожим на эту тварь.
Шум стихал. Грейдер медленно удалялся, оставляя за собой исковерканное, но очищенное от мусора и водорослей дно.
– Я расскажу тебе, какой она была, – изменившимся голосом произнес Архип. – Любил я ее, Андрей, больше жизни любил. А сейчас ненавижу. Все еще люблю и ненавижу. Все простил ей, и то, что под воду утащила, и то, какой была… Больше не прощу!
Была она заводчика дочь. Младшая. Любил ее отец. Баловал. Старшую замуж выдавал, не спрашивал, любит жениха или нет. А вот Анфисе угодить хотел, хотел, чтобы счастлива была. Многие тогда вокруг нее выхаживали, на невесту засматривались. Хороша она была, как хороша! Так хороша, что никакая навь краше не сделает! – Мертвец прервал речь, и его набухшие глаза подернулись грустной дымкой. – Купцы и подрядчики к отцу сватались, дворянин даже был, да бедный, как голь перекатная… Я тогда у отца ее приказчиком служил. Привечал он меня, дело вести доверял. А я все на нее смотрел, потому что любил. Любил, как никто из этих выхаживавших. Ведь я видел: многие из-за денег сватались, даже на красоту ее не смотрели, больше на дом да на склады с лавками. А мне ничего не надо – только бы ее видеть, каждый день. Мне и солнца тогда не нужно было – Анфисушку увижу, вот и солнце мое взошло!
Привечала она немногих – кто угодить ей мог, да больше дразнила. Она всех дразнила, умная была. Понимала, какое ее положение. Когда все готовы ножки целовать, розы в грязь перед ней бросать. Умная она была и оттого жестокая. Нельзя женщине умной быть. Думаю, если бы стрелялись из-за нее, так она бы смотреть пошла.
Архип сделал паузу и помотал головой, точно стряхивая наваждение. Его пальцы механически сжимали и отпускали тусклый придонный песок.
– Видел я это, знал – и все равно любил. Сердцу ведь не прикажешь. А она, пока батюшка в отъездах, по увеселительным домам каталась, на балы, в гости да в театры. Везде ее знали, все угодить хотели. А меня она не замечала. Но однажды… Пришла она ко мне сама. Говорила со мной ласково. До сих пор тот день помню, хоть и проклятый он!
Она тогда сказала: мне деньги нужны, Архип, много денег! Я говорю: все, что хочешь, для тебя сделаю, все отдам! Анфиса сказала: много денег надо: восемь тыщ. Не было у меня таких-то деньжищ, Андрюха, отродясь не было! Я ей и сказал. А она говорит: только ты, Архип, помочь можешь, только тебе доверяю, и если не поможешь, пропаду!
Отец ее тем временем снова за границу уехал, в Германию, на воды лечиться. Все дело на мне держалось. Я ведь честный был, за то и приблизили. Потому как не воровал я, ни товара, ни копейки не утаивал, весь барыш в кассу клал. Не мог я чужого взять. Так я сперва думал. А когда слезы ее увидел… Ну, думаю: если восемь тыщ возьму, будет время столько заработать. Покручусь, как белка в колесе, но деньги достану!
Но Анфиса не хотела ждать. Умоляла, плакала… И я взял из кассы. Знал ведь, что делаю. Знал, что каторга за это, и ведь все одно взял…
Я слушал, и вместо старого, безногого, с темной дряблой кожей и почти лысым шишковатым черепом мертвеца появился красивый парень со смышленым лицом, ярко-синими глазами и залихватским, песочного цвета чубом, выглядывавшим из-под черной фуражки.
– А дальше закружила она мою голову, целовала, благодарила. Если б знал, зачем ей деньги эти, на кого она их тратит! А она с офицером одним кутила, гуляла. Я, когда узнал, убить его хотел, стреляться бы не испугался, да рылом не вышел. Рода-то я не знатного, не из дворян. Хотел прирезать его вечером, когда он пьяный от нее возвращался, да Господь удержал… Узнал я, что он Анфису бросил. А убил бы – каторга, а на мне долг восемь тыщ! Семь бед – один ответ, но я отца ее пожалел, ведь он меня в люди вывел, а я его же обворовал. Ну, ничего, думаю, долг верну, а там посчитаемся…
Батюшка ее вернулся внезапно, думаю, кто-то письмецо ему послал. А я не успел всех денег собрать, барыша слишком мало было. Недостача большой оказалась. Допрашивал он сам, совестил: как же у тебя рука, говорит, не отсохла? А я молчу. Не хотел ее выдавать, сказал, что для себя взял. А у меня дома ничего не нашли: ни денег, ни облигаций. Где, спрашивают? А я молчу.
Не знал я тогда, что больше живой ее не увижу. Пока был под следствием, велели город не покидать. Следили за мной, чтобы не убег.
А потом слух прошел, что в положении Анфиса. От того офицера, видно. Она к повитухе ходила, чтобы ребенка нерожденного убить. А та в полицию донесла. Скандал и подсудное дело. Тогда же весть пришла, что застрелили того офицера на Кавказе…
Утопилась она. И тело не нашли. А я ничего не знал. Потом слух прошел, да я не поверил. А потом она ко мне явилась. Думал, проститься пришла. А она за душой моей пришла. Сердца моего мало было, еще и душу взять захотела… Счастлив я был той ночью. А потом сказала: идем со мной, Архип, зачем тебе на каторге гнить? Если со мной пойдешь, спрячу, сказала, так, что ни царь, ни закон не найдут. Я и пошел, дурак.
Архип усмехнулся. Как странно, воспоминания о собственной смерти не вызывают у него ни горечи, ни уныния, ни страха.
– Идти недалече оказалось. До берега и в воду… Думаю, никто из женихов ее за ней бы не пошел. А я пошел. Вот так-то.
Архип замолчал, и я подумал: ведь мы в чем-то похожи. Он из-за Анфисы утопился, а я… А я смогу жизнь за Юльку отдать?
…Архип сказал: спрашивать сфинксов нужно ночью. Днем они спят, да и народу вокруг полно. Лучше приходить в полночь, а еще лучше – в полнолуние, тогда они самые разговорчивые.
