бумагу и прикрепил к красивой ветке сосны.
— Ноги болят и шагу сделать не могу. На плечах у меня справа и слева висят подарки, и я похож на бабочку-мешочницу. Еле-еле двигаюсь, точно я неимоверно толстый человек, — жаловался архивариус.
Вдруг из-за занавески послышался женский голос:
— Когда на травы
Внезапно дождь
Польётся,
Не могут бабочки
Среди цветов порхать.[366]
— Что вы имеете в виду? Я не совсем понял.
В дивном дворце,
Что утром и вечером
Сверкает в солнца лучах,
Мошкам таким
Вовсе нечего делать.
Что ж, вы совершенно правы, — ответил архивариус.
Он собрался было побежать, но зашатался и тихо побрёл к выходу. За занавесями, где находились дамы, раздался очаровательный смех, генерал тоже рассмеялся. Выйдя во двор, архивариус разронял подарки. Накатада приказал прислужникам собрать их и сложить в экипаж посыльного.
Мать Накатада написала императору в ответ:
«Благодарю Вас за Ваше письмо.
Старость подходит…
И утешаюсь,
Что внучка
Наше имя
Прославит в веках».
На четвёртый день глубокой ночью Первая принцесса возвращалась домой. Она не хотела привлекать лишнего внимания, и её сопровождало только шесть чиновников четвёртого ранга и десять пятого. Накатада было очень её жалко, он долго разговаривал с нею и пытался её утешить. Принцесса вернулась домой на заре. Вторая принцесса, увидев её, обрадовалась:
— Я уже начала скучать!
Накатада решил, что если его не станут звать во дворец, он туда являться не будет. Он поставил над телохранителями старого опытного служителя и велел пяти-шести слугам охранять дом. На ночь у ворот он назначил в стражу верных людей и приказал открывать ворота только в самом крайнем случае.
Канэмаса пришёл в покои жены.
— Очень уж буду беспокоиться, — сказал он. — Днём ещё так-сяк, но каждый вечер стану навещать тебя.
— Ты говоришь, как малое дитя или как безумный, — ответила она. — Именно ночью, когда всё затихает, мы будем учить Инумия. Первая принцесса будет, конечно, очень тосковать; нелегко было перевезти сюда Инумия… А ты, чтобы твои жёны не скучали, наноси им визиты, как молодой влюблённый.
— Прекрасно! — воскликнул он. — Ты же в разлуке со мной будешь спокойно заниматься своими делами!
— Почему ты так говоришь? ‹…› — произнесла она очень ласково и, засмущавшись, улыбнулась.
— Вы будете учить Инумия играть на кото. Оба отрёкшихся императора изъявили желание услышать её, когда окончится обучение. Её успех может быть нам очень полезен — Накатада, тебе и мне.
— Не могу я слушать тебя! — рассердилась госпожа. — Ворота усадьбы будут заперты, и никакие слухи о посторонних вещах — государственных ли, частных ли — за ограду не должны проникать. Как мне будет стыдно, если Накатада узнает, насколько ты заблуждаешься! Никогда больше такого не говори! Возвращайся домой, пока не рассвело. Как сильно любит Инумия её мать, но даже ей Накатада на этот раз не разрешил переехать сюда.
— Не говори и ты попусту, — не сдавался Канэмаса. — Разве под предлогом обучения игре на кото надо разорвать все связи между детьми и родителями? Ты говоришь вздор. Пусть несчастная мать, которая не может жить без Инумия ни одного мгновения, немедленно возвращается сюда. И я никуда отсюда не уйду.
— Послушай же меня. Потерпи немного. Ведь даже Накатада не будет входить к Инумия, — урезонивала мужа госпожа.
— Пусть все в Поднебесной станут на моём пути, я всё равно время от времени буду приходить, — сказал Канэмаса на прощание. На душе у неё было очень грустно.
Рассвело. Накатада явился к отцу, и оба они отправились осматривать усадьбу. Они походили на братьев. Канэмаса был очень красив, выглядел молодо и очаровывал всех, кто его видел. Возвратившись к жене, он спросил её:
— Это всё выстроено на старом фундаменте?
— На старом.
— Всё отстроено совершенно замечательно.
Давным-давно, когда Канэмаса впервые посетил этот дом, стены помещений были обвалившимися, ставни давно упали и гнили в высокой траве, на месте часовни стояли одни столбы, всю черепицу с главного строения снесло ветром. Когда он, пройдя через траву и полынь выше человеческого роста, приблизился к дому, то обнаружил, что крыша во многих местах прогнила, через неё можно было видеть сияющую луну. Он вспомнил, как безрассудно покинул этот дом, оставив дочь Тосикагэ одну. Грудь его стеснилась, и слёзы закапали из глаз. Накатада, глядя на него, подумал: «Наверное, он вспоминает прошлое».
На следующий день, после получения подарков от отрёкшегося императора, жена Канэмаса решила осмотреть усадьбу. Она помнила, как когда-то всё заросло многолетними травами, хмель пророс через пол, перед домом стояла стеной густая трава, и никого вокруг не было видно. Теперь же Накатада заново прекрасно отстроил усадьбу, чтобы перевезти сюда мать и дочь.
В усадьбе было оживлённо, везде кто-нибудь да расхаживал. В груди госпожи оживало прошлое, которое было стёрлось из памяти, и она, не выдержав, заплакала. Госпожа постаралась это скрыть, но Канэмаса, заметив её слёзы, сказал:
— Сегодня не грех лить слёзы, которые вообще-то сулят недоброе. Но всё-таки успокойся: я всё же
