такого низкого рода, как ты думаешь…
— Вот горе, вот беда! — заохала кормилица. — Батюшка ваш тоже хочет этого брака, приготовления к свадьбе уже на полном ходу… Ах, подумайте еще раз! Как вы ни упрямьтесь, но придется вам жениться, если на то будет родительская воля. В наши времена такая уж мода, что молодой человек берет себе женушку с богатой и могущественной родней в придачу, чтобы о нем заботились и содержали его в роскоши. Милая ваша от вас не уйдет, а вы пошлите письмецо невесте. Госпожа Нидзедоно, сразу видно, благородной крови, но ведь имя-то у нее какое низкое: «Отикубо»! Значит, ее держали в отикубо — домике у ворот, как последнюю служанку, а вы возвысили ее до себя и так с ней носитесь, как будто она драгоценность какая- нибудь. В толк не возьму! Ведь как приятно, когда у женушки богатые и знатные родители. Смотришь, позаботятся о зяте. Чего уж лучше!
Митиери побагровел от гнева.
— Может быть, я отстал от времени, но я вовсе не стремлюсь жить по моде. Не надо мне чужих забот, не надо жены с богатой родней. Пусть мою жену зовут Отикубо — хоть Каморкой, хоть Лачужкой, мне все равно! Я поклялся, что никогда ее не оставлю, и никто на свете нас не разлучит. Что чужие люди злословят, это не удивительно, но и ты, кормилица, не отстаешь от них. Ты думаешь, может быть, что жена моя тебя не ценит, напрасно! Скоро в Нидзедоно и твои услуги понадобятся.
Митиери встал с оскорбленным видом, чтобы уйти. Меченосец, который все слышал, гневно щелкнул пальцами.
— Это что за разговоры такие? — накинулся он на свою мать. — Ты часто видишься с моей госпожой, неужели за это время ты не поняла, какое у нее благородное сердце? Мои господа так любят друг друга, что их не разлучить никакими человеческими силами. А ты прислуживаешься к министру и хочешь из корыстолюбия, ради собственной выгоды сосватать своему господину богатую невесту. Ах, нет у тебя сердца! Пусть ты простого звания, но все же как ты могла опуститься до такой низости! Да как ты смеешь называть мою госпожу позорной кличкой «Отикубо»? Совсем уж из ума выжила. Что подумает о тебе госпожа, если услышит? В жизни никогда не смей больше так ее называть. Мне стыдно перед моим господином. Подумай, каково сейчас у него на душе! Неужели тебе так не терпится получить подачку от Правого министра? На что она тебе сдалась? Ведь есть у тебя сын, вот этот самый Корэнари, он и сам тебя прокормит. Жадность — великий грех. Если ты еще раз заикнешься об этом проклятом сватовстве, отрекусь от мира и пойду в монахи замаливать твои грехи. И как ты решилась на такое дело? Разлучить любящих — нет на свете страшнее греха!
— Да что ты не даешь мне и словечка вставить! — вскрикнула кормилица. — Перетолковал все и вкривь и вкось… Разве я учила: «Брось жену, оставь жену»?
— А разве не так выходит? Уж коли берешь другую жену…
— Э-э, раскричался! А хоть бы я и завела речь о сватовстве, что здесь дурного? Зачем поднимать такой шум, будто и свету конец? Сам без памяти влюблен в свою Акоги, оттого так и разозлился.
Кормилица в душе уже горько раскаивалась, что затеяла это сватовство, но все же постаралась заткнуть рот своему сыну.
— Ну, ладно, ладно! — засмеялся меченосец. — Ты, верно, будешь и дальше подговаривать моего господина на такие дела. Но только помни, что, если ты разлучишь моих господ, я пойду в монахи. Тяжкий грех ты возьмешь на душу! Придется мне, как доброму сыну, позаботиться о спасении твоей души. — Меченосец достал бритву и спрятал ее под мышкой. — Как примешься опять за свое, так я и обрею голову начисто, как монаху полагается, — пригрозил он. Кормилица перепугалась, ведь он был ее единственным сыном.
— Ах, не говори таких страшных слов! Я попробую сломать бритву силой моей воли. Стану все думать и думать, что сломаю ее, может, и правда переломится пополам.
Меченосец украдкой засмеялся.
«Молодой господин никогда не согласится, — подумала кормилица, — а мой любимый сынок вот до чего договорился, страшно слушать!»
И она поспешила сообщить Правому министру, что все ее хлопоты кончились ничем.
«Отикубо за последнее время так изменилась ко мне, — подумал Митиери. — Уж не дошли ли до нее слухи об этом сватовстве?»
Он пошел в Нидзедоно и сказал своей жене:
— Наконец-то, по счастью, я узнал, почему у тебя такой пасмурный вид.
— Что же ты узнал?
— Всему виною дочка Правого министра.
— О нет, неправда! — улыбнулась Отикубо,
— Какое безумие! Если б сам микадо предложил мне жениться на его дочери, я и то отказал бы ему. Я уже раньше тебе говорил, что только и забочусь о том, как бы не причинить тебе ни малейшего горя. А самая горшая мука для женщины, как я слышал, — это измена любимого. И потому я навсегда отказался даже от мысли о другой любви. Вперед, если люди будут тебе говорить о моей измене, не верь им!
— Пусть я и не поверю им, но все же боюсь, что ты «берег, грозящий обвалом», — ответила Отикубо, намекая на слова песни:
— Хорошо, я буду говорить тебе о моей любви, а ты упрекай меня сколько хочешь! Я все равно буду стараться ничем не огорчать тебя. Суди же, как глубока моя любовь.
Меченосец сказал Акоги:
— Напрасно ты подозреваешь нашего господина в непостоянстве. Ручаюсь тебе, он до конца жизни не изменит своих чувств к Отикубо.
После того как меченосец так сурово ее побранил, кормилица больше не заговаривала о сватовстве. Правый министр, услышав, что Митиери не собирается порвать со своей возлюбленной, тоже отказался от мысли выдать за него свою дочь.
После этой небольшой размолвки влюбленные снова зажили счастливой, безмятежной жизнью в полном сердечном согласии. Отикубо понесла в своем чреве дитя, и ее окружили еще более нежными заботами.
В четвертом месяце должен был вновь состояться «Праздник мальвы» святилища Камо. Мать Митиери захотела вместе со своими дочерьми и внучками-принцессами полюбоваться с высоты особой галереи праздничным шествием.
— Приведи и госпожу Нидзедоно, — сказала она сыну. — Молодые дамы любят зрелища. Мне давно хочется увидеть твою жену.
Митиери очень обрадовался словам матери.
— Не знаю почему, — сказал он, — но жена моя не так любит зрелища, как другие. Впрочем, попробую уговорить ее.
Он поспешил во дворец Нидзедоно и передал Отикубо приглашение свекрови.
— Мне сейчас нездоровится, я так некрасиво располнела… Если я поеду не праздник, то, пожалуй, омрачу общее веселье и буду всем в тягость, — стала отказываться Отикубо.
— Тебя увидят только матушка и младшая сестра, а ведь это все равно что я сам, — уговаривал ее Митиери.
— Пусть будет так, как ты хочешь, — наконец сказала она.
От матери Митиери пришло письмо:
«Прошу вас быть на празднике непременно. Поглядим на интересное зрелище, а потом будем вместе».
Читая это письмо, Отикубо вспомнила, как когда-то родные сестры оставили ее в доме одну, а сами отправились в храм Исияма, и боль старой обиды снова шевельнулась в ее сердце.
На Первом проспекте была возведена великолепная, крытая корой кипариса галерея. Землю перед ней ровно засыпали песком, посадили деревья, словно это здание должно было стоять долгие годы.
На рассвете в день праздника Отикубо приехала туда, чтобы занять свое место в галерее. Акоги и Сенагон сопровождали ее, и им казалось, что они попали в царство райского блаженства.
Обе они когда-то терпели брань и поношение за свое участие к гонимой Отикубо, а теперь с ними
