самое время, когда все они усиленно искали себе других хозяев, пришла такая приятная весть. Услышав, что их зовут в дом к человеку, о котором в свете идет сейчас громкая слава, все они с радостью согласились поступить к нему на службу и поспешили вернуться к себе домой, в свои родные семьи, чтобы уже оттуда переехать в дом к новому хозяину.
Им и во сне, конечно, не снилось, что госпожой их станет Отикубо и что все они будут служить в одном и том же доме. Поэтому даже самые близкие приятельницы держали в строгом секрете друг от друга место своей новой службы.
За каждой из них по очереди прибыл экипаж из дворца Нидзедоно. Услышав, что в этом дворце царит неслыханная роскошь, женщины разрядились как нельзя лучше. Все они приехали к одному и тому же дому, вышли из экипажей в одном и том же месте и, увидев друг друга, не могли опомниться от удивления.
Правду гласила молва. В доме находилось не менее двадцати молодых и прекрасных собою прислужниц. Пять или шесть женщин, как видно старших камеристок, были одеты особенно роскошно: на каждой по две одежды из блестящего белого шелка, длинные шлейфы, окрашенные соком красных и синих цветов, пурпурные хакама… На других были алые хакама и затканные узорами одежды, одно поверх другого, длинные шлейфы из светло-пурпурного зернистого крепа или узорчатого шелка… Все эти роскошно разряженные красавицы толпой обступили новоприбывших. Не мудрено, что тем стало не по себе.
Вместо Отикубо, жестоко страдавшей от жары, сам молодой хозяин дома вышел взглянуть на новых дам из ее свиты. Склонившись перед ним до земли, они, полные смущения, только молча переглядывались между собой. Митиери поразил их своей красотой и изяществом наряда. На нем были хакама цвета густого пурпура и одежда из сурового шелка, поверх которой была наброшена другая, из тончайшего крепа.
Женщинам показалось, что перед ними вдруг возник тот сказочный образ, который живет только в мечтах.
Митиери обвел их взглядом и сказал:
— Все как будто недурны собою. Ну, а если они выглядят не совсем так, как следует, то я не буду придирчив, ведь их пригласила Эмон.
Отикубо в соседней комнате услышала его слова и сказала, смеясь:
— Вот какое у нас доверие к Эмон!
— Вы говорите, что они выглядят не совсем так, как следует, — отозвалась Эмон. — Позвольте узнать почему? Находясь безотлучно при моей госпоже, я не успела нарядить их должным образом… Всему виною спешка. — С этими словами Эмон показалась на пороге, и все узнали ее. Так вот кто скрывался под этим именем, — их старая знакомая Акоги.
Женщины изумились:
— Неужели это наша Акоги? Какое блестящее положение она заняла в этом дворце!
Акоги нарочно сделала вид, будто сама очень удивлена.
— Странно! Мне сдается, будто я с вами уже где-то встречалась…
— А мы сразу вас узнали. Вот счастливый случай!
— Долго-долго нам не удавалось повидаться… Как это было грустно!
Только старые друзья начали беседовать о прежних временах, как вдруг к ним вышла еще одна женщина, держа на своем плече прелестного белолицего мальчика лет трех. Смотрят, да ведь это Сенагон!
— Ах, словно прошлое воскресло снова! Вокруг нас звучат лишь знакомые голоса, — восклицали новоприбывшие. Завязался оживленный разговор. Не буду докучать читателю, пересказывая беседу приятельниц, встретившихся столь неожиданно после долгой разлуки. Скажу только, что они говорили друг другу самые радостные, приятные слова.
Новые служанки были очень довольны, что их прежние подруги Акоги и Сенагон пользуются в доме таким большим почетом и могут оказать им покровительство.
А между тем не ведавшая ни о чем семья тюнагона собралась переехать на следующий день во дворец Сандзедоно. Перевезли туда всю домашнюю утварь, повесили занавеси, плетенные из тростника… Даже вещи слуг — и то уже успели отвезти на новое место.
Когда в Нидзедоно услышали об этом, то домоправители Тадзйма-но ками, Симоцукэ-но ками и главный смотритель дворца Эмон-но сука созвали самых надежных и расторопных слуг и сказали им:
— Дворец Сандзедоно, бесспорно, тоже принадлежит нашему господину, но в самое то время, когда он собирался переехать в него, тюнагон Минамото неизвестно почему решил присвоить этот дом и даже перестроил его заново, не спрося ничьего согласия. А ведь если бы даже тюнагон и имел какое-то основание считать его своим, то и тогда он должен был бы первым делом известить об этом нашего господина и объясниться с ним, а не действовать исподтишка. Говорят, что завтра тюнагон переезжает в Сандзедоно вместе со всей своей семьей. Поэтому ступайте туда и скажите его слугам: «На каком основании вы самоуправно вторглись в дом, принадлежащий нашему господину?» Не отдавайте им тех вещей, которые они уже успели туда перевезти. Мы сами завтра переедем в Сандзедоно. Осмотрите хорошенько все строения этого дворца, чтобы решить, где лучше разместить разные службы.
Выслушав приказ, слуги немедленно отправились выполнять его. Они пришли в Сандзедоно и увидели, что это великолепный дворец. Люди тюнагона хлопочут повсюду, посыпают землю песком, вешают плетеные занавеси… И вдруг, в самый разгар приготовлений, с шумом врывается ватага слуг из дворца Нидзедоно. Челядинцы тюнагона растерялись:
— Это кто такие? Откуда?
Смотрят, да ведь это приближенные слуги и подручные того самого молодого сановника, от которого их господа терпели уже столько обид и притеснений.
— Дворец Сандзедоно принадлежит нашему господину, — объявили слуги Митиери. — Почему вы самовластно распоряжаетесь в нем? Нам приказано выгнать вас отсюда, чтобы и духу вашего здесь не было. — И стали совещаться, где разместить разные службы.
— Вот здесь будет поварня, там людская для младших слуг… Здесь будет то, а там будет это.
До крайности изумленные слуги тюнагона побежали доложить о случившемся.
— Чужие домоправители и слуги ворвались толпой в Сандзедоно, а нас оттуда выгнали. Говорят, будто эмон-но ками завтра переедет туда собственной персоной, и все строения дворца распределяют по-своему: там будут комнаты для слуг, а тут комната главного смотрителя…
Старик сразу понял, что дело худо, и пришел в страшное смятение.
— Какое неслыханное самоуправство! У меня, правда, не сохранилось бумаги на владение этим дворцом, но ведь дворец принадлежал моей дочери. Кто же, кроме меня, ее родного отца, имеет на него право? Если бы дочь моя, Отикубо, была жива, я бы мог подумать, что она всем причиной, но ведь о ней давно нет ни слуху ни духу… Что же это в самом деле! Спорить с таким наглецом бесполезно, лучше я обращусь с жалобой к его отцу.
Тюнагон даже не в силах был одеться должным образом. Еле живой, он поспешил в чем был к Левому министру, отцу Митиери.
— Мне срочно нужно повидаться с господином министром, — объявил он встретившим его слугам.
Министр принял тюнагона.
— В чем дело?
— С давних пор я владею домом на Третьем проспекте. Недавно я перестроил его заново и думал завтра в нем поселиться. Челядинцы мои уже стали перевозить домашнюю утварь, как вдруг явились слуги сына вашего эмон-но нами и заявили: «По какому праву вы здесь? Этот дом — собственность нашего господина. Как смеете вы хозяйничать в нем без дозволения? Наш господин завтра сам сюда переедет». Они не подпустили моих слуг и близко к дому, и те явились ко мне, растерянные, не зная что делать. А между тем никто, кроме меня, не имеет никаких прав на дворец Сандзедоно. Что же это значит? Может быть, в руки к вашему сыну попала каким-нибудь образом бумага на право владения этим домом? — жаловался он, чуть не плача.
Неохотно выслушав его, министр ответил с видом крайнего недовольства:
— Я ничего не знаю об этом. Если рассказ ваш справедлив, то сын мой поступил беззаконно. Но, может быть, он действовал так по какой-нибудь особой причине? Я немедленно потребую от него объяснений и извещу вас. А пока я больше ничего не могу сказать.
Тюнагон не посмел больше настаивать и вернулся домой, вконец удрученный.
