атласе, проходя мимо, задели нас, и на этот раз Эбигейл отлетела к стене.
— Эй! Смотрите, куда идете! — крикнул я им вслед.
Юнец пониже ростом, в алом берете с павлиньим пером обернулся, заслышав мой акцент:
— Ты ко мне обращаешься, сын испанской шлюхи? — Он сплюнул на землю и явно собирался вернуться и потягаться со мной, но приятель удержал его, и, ограничившись угрожающим взглядом, наглец продолжил свой путь.
— Идиоты! — пробормотал я им в спины, хотя и рад был, что дело не дошло до уличной драки. — Спасибо вам за доверие, Эбигейл. И если припомните что-то еще, о чем вам говорила Сесилия, дайте мне знать. Это может оказаться существенным.
Последние слова я произнес без нажима, но девушка поняла намек: я подозревал, что она, из страха или ложно понятой преданности, все еще скрывает какие-то подробности. Эбигейл смущенно улыбнулась, и только тут я осознал, что все еще держу ее за плечи. Глаза наши снова встретились, и на этот раз взгляды не спешили разойтись. На миг я позволил себе потешиться мыслью, что, когда расследование закончится, я мог бы вновь пригласить девушку на свидание. Ее полные ожидания глаза подсказали мне, что и у нее такая мысль мелькнула. Вздор, конечно: семья отнюдь не сочла бы меня подходящим женихом, но она ведь дала понять, что любовника выберет, согласуясь со своими предпочтениями. А ведь ее отец, возможно, немногим старше меня, сообразил я, и мне стало совсем уж неуютно. Смущенный этими невысказанными мыслями, я отпустил наконец девушку, и она пониже натянула капюшон.
— Духи, между прочим, отвратные, — вдруг поморщилась она, уже уходя, и кивнула на бугорок под моей курткой, куда я спрятал бархатный мешочек. — Только мужчина мог вообразить, что женщина захочет пользоваться такими. — Она рассмеялась и легким шагом выступила из-под арки на яркий свет утра.
Я смотрел ей вслед, покуда мог различить тонкую фигурку в толпе, а затем повернулся и побрел в другую сторону. Лишь вынырнув на свет с другого конца арки, я почувствовал, что за мной кто-то идет, быстрее молнии обернулся, но по пятам за мной следовали десятки людей, и никому до меня вроде бы не было дела, разве что кое-кто поворчал, когда я резко остановился, мешая пройти. Я кидался и вправо, и влево, подпрыгивал, пытаясь заглянуть поверх голов, но видел лишь надвигавшееся на меня море лиц — они всё шли и шли через привратницкую. Никто не встречался со мной взглядом. Быть может, преследователь мне только почудился? Но инстинкты вопили: только что кто-то шел за мной по пятам и этот кто-то видел, как я беседовал с Эбигейл Морли.
Вернуться в Солсбери-корт я предпочел на лодке в надежде, что на воде преследователь не сможет остаться незамеченным, но, хотя я всю дорогу провожал взглядом проплывавшие мимо суда и разглядывал пассажиров, покуда уж и мой лодочник не занервничал и не спросил меня, в чем дело, ничего тревожного я не высмотрел. К тому времени, как я вернулся в посольство, мне почти удалось убедить себя, что мне померещилось.
В галерее первого этажа, на полпути к моей комнате — пальцы у меня так и жгло от нетерпения запустить руку в бархатный мешочек, который я, страшась слежки, не решился открыть на улице, — женский голос окликнул меня по имени, и я чуть было не выругался вслух, так рвался поскорее попасть к себе и заняться содержимым мешочка. Хорош бы я был: позади меня в коридоре стояла Мари де Кастельно с собачонкой на руках и, склонив голову, наблюдала за мной. Нехотя я повернулся и поклонился ей:
— Мадам?
— Кто ж это прислал вам вчера столь таинственного вестника? — Она подошла ко мне слишком близко, чуть ли не вплотную, улыбнулась, как заправская кокетка.
Платье из голубого шелка украшено на груди большой, усыпанной драгоценными камнями брошью, под лучами солнца переливаются рубины и бриллианты. Собачонка вытянула мордочку и приветливо лизнула мою ладонь.
— Я предположила, что вы вскружили голову какой-нибудь местной девице и она кропает вам стихи, но Клод убежден, что тут интрига похитрее. Кто, говорит он, посылает Бруно письма, а свое имя скрывает? Кто он? Или она? — И мадам широко раскрыла глаза, намекая, играя.
Я вежливо улыбнулся в ответ, хотя дело-то нешуточное: не хватало еще, чтобы обитатели французского посольства заинтересовались моей перепиской, тем более когда тут, как я мог убедиться вчера, плетется государственный заговор. Зря я назвал Эбигейл этот адрес, теперь приходится поспешно шевелить мозгами. Кое-как я выдавил из себя гримасу притворного сожаления:
— Хотел бы я, чтобы ваша догадка оказалась верной, мадам, но, увы, никаких влюбленных английских девушек. Письмо было от молодого придворного, который прочел одну из моих книг и выразил желание брать у меня частные уроки.
— Одну из ваших
— Как ни удивительно.
— И что же он будет изучать?
— Искусство памяти. То самое, которое я преподавал в Париже королю Генриху.
— О! — На миг она призадумалась. — К чему же такая секретность?
— Невежественные люди твердят, будто приемы мнемотехники происходят из оккультного знания. Молодой человек проявляет осторожность. Хотя, уверяю вас, ничего запретного тут нет, — с жаром добавил я.
Женщина продолжала наблюдать за мной, все так же склонив голову к плечу, будто под определенным углом я казался ей более понятным.
— Ну что ж, Бруно, — сказала она наконец. — В таком случае и я хочу сделаться вашей ученицей. Занятно будет изучить вашу систему. Насчет оплаты поговорите с моим супругом, хотя он может счесть приют и стол, кои вы здесь получаете, вполне достаточной наградой.
— Мадам, я не уверен, что это подходит…
— Не будьте занудой, Бруно! Подходит идеально, вы ничем больше не заняты, и мне желательно как- то себя развлечь, когда Катрин сидит с гувернанткой. Да и память у меня ужасная, стыд и позор! Вот сейчас я окликнула вас, чтобы о чем-то поговорить, и совершенно забыла о чем. Видите? Без вашей науки не обойтись. — Она улыбнулась мне, слегка изогнув бровь, вся такая невинная, вся такая
Пытаясь уклониться от ее взгляда, я потянулся погладить собачку, но и мадам тут же решила ее приласкать, а в результате ее рука легонько прошлась по моей. Я как ужаленный отдернул руку, а мадам закраснелась и опустила взор.
Господи! — подумал я. Давать ей уроки наедине, да это поопаснее любого задания, какое мог возложить на меня Уолсингем. Одно утешение: никогда в жизни Кастельно ей не разрешит.
— Так куда вы спешили, Бруно?
— К себе в комнату. На прогулке мне пришла в голову идея-другая, и я спешил записать их, покуда они не улетучились.
Музыкальный, будто по нотам, смех.
— Плохая вы реклама для своего же искусства памяти, Бруно!
— Скорее я — предостережение.
— О, меня вы не отпугнете, но жаль того молодого придворного: зря потратит деньги. Как его звать, кстати?
Я помедлил с ответом лишь долю секунды, но она, разумеется, и это заметила.
— Нед. Нед Келли. А теперь, с вашего разрешения… — Жестом я указал на дверь в другом конце галереи.
Изящная галерея тянулась вдоль всего фасада дома. На темных панелях играл солнечный свет, пыль тонкими подвижными столбами поднималась к потолку. Свет падал и на лицо Мари де Кастельно, и я с трудом удержался от соблазна протянуть руку и коснуться ее щеки — то было не плотское вожделение, но любопытство узнать, насколько она мягка на ощупь, такая мерцающая, золотая. Вместо этого я отступил на шаг, намекая на желание удалиться, и руку протянула мадам, ухватила меня за рукав.
— Постойте, вспомнила! Посол желал побеседовать с вами в своем личном кабинете. Все утро спрашивал, куда вы запропали, но никто понятия не имел о ваших планах. — Это она произнесла с оттенком укоризны.
— Хорошо, я в ближайшее время зайду к нему, — ответил я, чувствуя, как спрятанный под куртку
