Пророчество

мешочек давит мне на грудь. — Переменю только рубашку.

С некоторым удивлением она покосилась на мой безукоризненный воротничок:

— Будете с ним беседовать, скажите, что я хочу брать у вас уроки магических искусств.

— Мадам, что бы там ни болтали в Париже, никакой магии в этом нет… — на полном серьезе начал я и поймал насмешливую улыбку в уголках ее глаз.

— Ох, Бруно, как же легко вас поддеть. Думаю, мне будет превесело на ваших уроках.

Я ответил коротким поклоном и пошел прочь, оставив эту загадочную женщину с ее переливающимися на солнце драгоценностями и многозначительным смехом.

В бархатном мешочке обнаружились те самые сокровища, которые перечисляла Эбигейл: золотое кольцо с выгравированной на печатке эмблемой или гербом; ручное зеркальце в черепаховой оправе, гладкое и красивое; стеклянный флакончик в форме ограненного бриллианта, с золотой затычкой, сквозь которую была продета цепочка. Такие флаконы с духами женщины вешают на грудь как украшения. Подношения влюбленного, дорогие на вид, но разве они могут мне что-то поведать о Сесилии Эш, а главное, о ее таинственном друге? Я подносил их поближе к свету, один за другим, и внимательно разглядывал. Рисунок на перстне — птица с распростертыми крыльями и кривым клювом, должно быть орел, а вокруг надпись, причем буквы гравированы в зеркальном отражении, чтобы на печати из горячего сургуча или воска девиз был оттиснут правильно. Прищурившись, я с минуту ломал себе голову, пока не сообразил, что это французский язык: Sa Virtu M'Atire — «Ее (или его) добродетель меня привлекает». Почему-то в слове Atire одно t вместо двух — странная ошибка. Уж если человек заказывает ювелиру сделать надпись на золотом кольце, то позаботится, чтобы гравировка была выполнена без ошибок, и ни один ремесленник не допустит столь нелепого промаха, за который ему придется расплачиваться. Значит, размышлял я, поворачивая кольцо так и эдак и присматриваясь к цепочке букв, кажущаяся ошибка на самом деле была намеренной и у этого девиза есть другое, скрытое или зашифрованное значение. А коли так, вряд ли этот смысл откроется мне с первого взгляда. Пока что я ни на шаг не приблизился к тому, чтобы узнать личность дарителя, хотя мог предположить, что у него имеются связи во Франции. Толку-то! У доброй половины английских аристократов предки были родом из Франции, язык этот им знаком, все джентльмены, а уж тем более вельможи способны связать хотя бы пару слов по-французски.

Маленькое зеркальце показалось мне наименее интересным из трех загадочных предметов. Я повертел его в руках, но ничего не обнаружил. Оправа из черепахового панциря была так старательно отполирована, что в ее коричневой глади можно было разглядеть свое лицо столь же отчетливо, как и в стекле с серебряной подложкой. Не добившись толку от зеркала, я отложил его в сторону и открыл флакончик с духами. Едва я поднес его к носу, как понял, чем так возмущалась Эбигейл: из-под аромата розовой воды пробивался горький, кислый растительный дух, аж в дрожь бросило. А вот в другом Эбигейл, скорее всего, ошиблась: вряд ли даритель не разбирался в духах. По всему судя, это был человек со вкусом и достаточно щедрый, с какой бы стати он одарил свою возлюбленную столь малоаппетитными духами? Наклонив флакон, я слегка смочил кончик пальца бесцветной жидкостью и поднес его к губам, но, прежде чем я успел лизнуть, меня отвлек громкий стук в дверь.

— Бруно! Вы там?

Опять Дюма. Я торопливо затолкал подарки обратно в мешочек и в спешке уронил зеркало на пол — послышался зловещий треск.

— Минутку! — Чертыхаясь про себя, я поднял зеркало, с огромным облегчением убедился, что стекло не разбилось, падение повредило только рамку: она как будто расшаталась, и мне показалось, что стекло может из нее выпасть.

Рассматривать зеркало внимательнее было некогда, я сунул мешочек под подушку и отворил дверь, впустив Дюма. Он остановился у самого порога, ломая руки, выражение лица — точь-в-точь спугнутый заяц.

— Господин посол требует вас к себе. Не знаю зачем. Как вы думаете, он прознал о наших… — Он запнулся, страшась даже выговорить слово.

— О нашем деле? Зачем же сразу предполагать худшее, а? — Я от души хлопнул его по плечу — авось ободрится — и браво прошел мимо него в коридор, хотя, признаться, и меня слегка обеспокоило известие, что Кастельно требовал меня к себе еще с утра.

Дюма застыл на месте, глядя, как я запираю дверь своей комнаты, а я всегда ее запираю, в надежде сохранить свои тайны.

Кастельно оторвался от бумаг, когда я вошел в его кабинет, и посмотрел на меня озабоченно, однако без гнева:

— Бруно! Вас не дозовешься! Садитесь, прошу вас! — Он указал на кресло возле пустого камина, выложенное гобеленовыми подушками.

Дюма переминался с ноги на ногу у меня за спиной, не зная, уйти ему или остаться. Кастельно вывел его из сомнения:

— Вас, Леон, кажется, работа ждет?

Дюма забился за свой маленький столик в углу. Кастельно махнул рукой в его сторону:

— Пусть вас не смущает присутствие Леона. У меня от него секретов нет, верно, Леон? — Он улыбнулся своей милой искренней улыбкой, а Дюма смог лишь выжать из себя нечто вроде кашля или тихого хрипа.

Повернувшись на миг спиной к послу, я пригвоздил злосчастного дурака грозным взглядом. В жизни не видел, чтобы человек до такой степени выдавал себя каждым жестом, самим выражением лица. Ему бы поучиться лицемерию у Курселя, тогда наше «дело» не подвергалось бы опасности.

— Стаканчик вина выпьете? — Кастельно потянулся к венецианскому графину.

Я отказался: час, мол, еще слишком ранний. Посол разочарованно глянул на меня, однако налил себе щедрую порцию и, подтянув кресло, уселся напротив меня.

— Последние дни я все хотел поговорить с вами, Бруно, — заговорил он, но сделал паузу, чтобы отхлебнуть изрядный глоток. — Понимаю, то, что вы услышали вчера за ужином, не могло вас не смутить.

— Если я не ослышался, мсье, это звучало так, словно лорд Генри Говард пытается разжечь войну.

Кастельно тяжко вздохнул. Вид у него усталый, впервые с тех пор, как мы знакомы, я разглядел на его лице приметы возраста. Хотел бы я знать, интриги шотландской королевы так на него подействовали или возвращение молодой жены?

— Вы не ослышались. Моя жена, как видите, горячая приверженка герцога Гиза, но я хотел объяснить вам, что сам я отнюдь не сочувствую подобным замыслам и король Генрих тоже их не одобряет, хотя в данный момент ему приходится нелегко. Мне нужна ваша помощь, Бруно: когда они пустятся болтать о вторжении, я хочу слышать ваш призыв к терпимости, дипломатии, переговорам. Будьте на моей стороне, мы не должны их спугнуть, но при этом надо делать все, чтобы призвать их к миру и терпению.

— Похоже, они решили, что хватит уже терпеть, — заметил я.

— Хм… — Кастельно, запрокинув голову, осушил бокал и покачал головой. — Если б Елизавета не заупрямилась и согласилась на брак с герцогом Анжу, тогда прочный союз между нашими странами был бы обеспечен. Но теперь я понимаю, она попросту нас дурачила. Никогда и не думала выходить замуж. Очень мудро с ее стороны.

Заключительные слова посол произнес с таким жаром, что нетрудно было догадаться, его мысли переключились с королевы на собственный брак. Короткого знакомства с Мари де Кастельно хватило, чтобы заподозрить: душевного мира Кастельно в этом союзе не обрел.

— Генри Говард пользуется большим влиянием в этой стране, как герцог Гиз во Франции, — продолжал Кастельно. — Оба они настолько могущественны, что внушают опасения даже своим суверенам. И все же не так могущественны, как им бы хотелось. Вот почему они пытаются заключить тайный союз с Испанией, получить золото и осуществить свой замысел.

— Католическая реконкиста?

— Знаю, Бруно, вы не из фанатичных приверженцев Рима, — продолжал Кастельно, подавшись вперед и пронзая меня взглядом больших печальных глаз. Пустой бокал был зажат у него в ладонях. — Но