войти в доверие к Кастельно, который видит в Фаулере тайного католика, недовольного правлением ее величества. Имеется у него талант быть всем для всех, оборачиваться тем или другим, по необходимости. У него есть отличная возможность выносить твои отчеты из посольства и передавать мне, а ты, таким образом, не рискуешь попасться. — Сэр Фрэнсис примолк, вскинув голову: со стороны дома донеслись обрывки музыки и смеха, и он, должно быть, вспомнил, зачем нынче собрались гости. — На сегодня все, Бруно. Пошли, надо веселиться. Ты еще мало потанцевал.
Мы повернули к дому, к ярко освещенным окнам по ту сторону лужайки. Я все еще чувствовал легкое прикосновение его ладони к моему плечу. За городом каждое дуновение ветерка приносило чистые ночные ароматы — земли, травы, мороза. Даже Темза, лениво струящаяся позади сада, тут, далеко к западу от Лондона, пахла свежестью, а не мочой. Всего в миле отсюда был дом доктора Ди, и я удивился, отчего его не пригласили, ведь он был наставником Сидни, да и с Уолсингемом водил дружбу, если это можно так назвать. Словно прочитав мои мысли, министр королевы небрежным тоном произнес:
— Говорят, в последнее время ты часто бываешь в Мортлейке? — В устах обо всем осведомленного министра это прозвучало не вопросом, а утверждением.
— Я пишу книгу, — пустился я объяснять, покуда мы неторопливо продвигались на голоса и музыку. — Библиотека доктора Ди поистине бесценна.
— Какую книгу?
— О философии. О философии и космологии.
— В защиту своего любимого Коперника, стало быть.
— Что-то в этом роде. — Не хотелось подробно рассказывать о книге, над которой я работал, сначала ее надо закончить. Идеи, что я продвигал в этой рукописи, не назовешь даже спорными, это была настоящая революция. Я вышел далеко за пределы отважных теорий Коперника, и мне бы хотелось дописать работу до конца прежде, чем придется ее отстаивать.
— Хм. — Зловещая пауза. — Остерегайся Джона Ди, Бруно!
— Я думал, он друг вашей милости.
— До известного момента. Покуда речь идет о картографии, о шифрах или реформе календаря, нет в королевстве человека, чьи знания я ценил бы выше. Но нынче он болтает исключительно о пророчествах да знамениях.
— Он верит, что близится конец времен. Мы живем в завершающую эпоху.
— Мы живем во времена небывалых смятений и перемен, что верно, то верно, — непререкаемым тоном изрек министр. — Но ее величеству хватает тревог и без того, чтобы Ди нашептывал ей на ухо свои апокалипсические пророчества. Впрочем, не так ли поступаем все мы, каждый на свой лад стараясь придать себе веса при дворе? — признал он со вздохом. — Но худо и то, что его влияние распространяется дальше, вплоть до зала Тайного совета, и вот уже королева отказывается принимать решения, не сверившись для начала с гороскопом. Это, знаешь ли, сильно затрудняет управление государством. Кроме того, — понизил он голос, — я глубоко убежден, что Господь Всемогущий вписал в книгу природы некоторые тайны, проникать в кои не следует, а судя по дошедшим до меня сведениям, последние эксперименты Ди, того гляди, переступят запретную черту.
Бесполезно было спрашивать, откуда ему известно о тайных экспериментах. Уолсингем имеет глаза и уши повсюду в Европе и даже в колониях Нового Света. Что ж тут удивительного, если ему ведомо, что происходит в миле от его собственного дома? И все же Ди так старался соблюдать тайну, когда практиковал ясновидение и чтение по магическому кристаллу…
— Некоторым людям при дворе кажется, будто Ди оказывает слишком большое влияние на ее величество, а потому следует лишить его королевских милостей, — продолжал Уолсингем.
— И вы в числе этих людей, ваша милость?
Зубы его сверкнули на миг в темноте — Уолсингем усмехнулся.
— Я питаю глубокое уважение к доктору Ди и не стал бы ничего предпринимать, дабы повредить его репутации. Но не так мыслят другие члены Тайного совета ее величества. Лорд Генри Говард готовит, как я слышал, к публикации книгу и намерен поднести ее королеве, в сем трактате он свирепо обрушивается на пророчества и астрологию и на всех, кто пытается предсказывать будущее, именуя их некромантами и обвиняя в связи с дьяволом. Он не называет Ди по имени, но нетрудно догадаться, в кого он целит… Если Ди подвергнется обвинению в ведовстве, лихо придется всем его друзьям, и мне, и Сидни, и графу Лестеру. Говарды могущественны и опасны, и королеве это хорошо известно. Пожалуй, тебе стоит намекнуть насчет этого Джону, когда в следующий раз наведаешься в его библиотеку.
Я кивнул, подтверждая, что услышал и внял предупреждению. В тот момент, когда я склонился в поклоне, собираясь распрощаться, я увидел, как по траве несется к нам человеческая фигурка; короткий плащ наездника раздувался и хлопал за спиной вестника. Задыхаясь, гонец рухнул на колени у ног министра, и даже в жидком серебристом свете луны я мог разглядеть королевский герб на его ливрее, сплошь забрызганной грязью; похоже, он скакал изо всех сил, торопясь добраться к Уолсингему.
Гонец забормотал что-то о Ричмонде и деле неотложной важности, глаза его выкатывались из орбит. Я деликатно отошел и хотел было оставить их наедине, но Уолсингем окликнул меня:
— Бруно! Будь добр, подожди минуточку.
Я стоял в стороне, притаптывая ногами и растирая руки — становилось все холоднее, — а гонец тем временем поднялся на ноги и отрывочными, лихорадочными фразами заторопился рассказать, с чем он примчался. Уолсингем подался вперед, вслушиваясь в каждое слово, руки его по привычке были заведены за спину. Видно, и впрямь серьезные вести принес гонец из королевского дворца, настолько серьезные, что ради них следовало забыть о свадьбе.
Наконец Уолсингем пробормотал что-то в ответ, вестник поклонился и с той же поспешностью устремился в сторону особняка. Взмахом руки Уолсингем призвал меня к себе:
— Я должен немедленно отправиться в Ричмонд, Бруно. Дело скверное, и я хочу, чтобы ты поехал со мной. Прерывать празднество мне бы не хотелось. Мы уедем потихоньку, не привлекая внимания. Гонец отправился предупредить слуг, чтобы спускали лодку на воду. Все, что я успел узнать, я перескажу тебе по пути. — Голос напряжен, но Уолсингем был, как всегда, спокоен. Если и случилось нечто, повергшее ее величество в смятение, она вполне может положиться на Уолсингема, и вновь воцарится порядок, дисциплина, спокойствие.
— Неужто никто не заметит вашего отсутствия? — спросил я, указывая рукой на ярко освещенные окна, за которыми гуляла свадьба.
Уолсингем издал короткий смешок:
— Лишь бы я не прихватил с собой ключи от винного погреба, а так никто не спохватится. Поехали! — Он повел меня за дом и через сад к маленькой пристани, где мягко мерцали огни, отражаясь в темной воде. Пришлось мне умерить любопытство — его милость передаст мне слова вестника тогда, когда сочтет это уместным.
Глава 2
— Совершено жестокое убийство. — Уолсингем возвысил голос, чтобы я расслышал его за ударами весел — единственный гребец усердно подгонял маленькое суденышко к западу, против течения. Ветер искоса бросал нам брызги в лицо. Днем мы бы преодолели расстояние от особняка Уолсингема до Ричмонда за вдвое меньшее время, промчались бы напрямую, как птица летит, через Олений парк, но в темноте надежнее река, хотя ее русло и поворачивает не однажды, лениво пролагая себе путь вдали от моря.
— Но с какой стати беспокоить вашу милость? Погиб знатный человек? — Ветер отнес мои слова прочь, едва они вырвались из уст.
— Одна из фрейлин ее величества. Убита в нескольких шагах от личных покоев королевы, под носом у гвардейцев и всех прочих, кто обязан ее охранять. Можешь себе представить, в каком смятении весь дворец. Однако более всего милорда Бёрли напугал сам способ убийства, вот почему он призвал меня с
