такой поспешностью. Скоро мы узнаем подробности.
Он выпрямился и вытянул руку, впереди бледной тенью в свете луны проступал белокаменный фасад дворца, по бокам от привратницкой вздымались на изрядную высоту часовня и башня главного зала с гостеприимно освещенными окнами. К берегу реки сбегала целая рощица изящных башенок, каждая возносила к облакам позолоченные луковки, будто это были минареты или же покои восточного султана. На пристани у дворца, где отдыхал целый ряд деревянных барок и вода праздно омывала их борта, нас ждал слуга, он приветствовал первого министра глубоким поклоном, но лицо его оставалось мрачным. Королевские покои смотрят на реку, так что слуга повел нас самым коротким путем, через небольшую дверь в стене. У двери стояло двое стражей с пиками, они расступились при виде доверенного слуги. Несколько сильных ударов в дверь, затем наш проводник кого-то окликнул, скользнула вбок небольшая решетка, изнутри настойчивый шепот задавал вопрос за вопросом. Наконец дверь распахнулась, и из-за нее выскочил приземистый круглолицый человек — из-под черной, прилегающей к черепу шапочки торчали во все стороны распушившиеся седые волосы, лицо сморщено тревогой, руки расставлены. Старик торопливо обнял Уолсингема, затем глянул на меня, и в глазах из-под низких век плеснул страх.
— Кто это?
Уолсингем придержал его за локоть, успокаивая.
— Джордано Бруно. Верный слуга ее величества, — многозначительно добавил он, подтверждая свои слова кивком.
Старик вгляделся в меня, затем припомнил, лицо его оживилось.
— А! Твой итальянец, Фрэнсис? Монах-расстрига?
Я склонил голову, принимая такое именование — отнюдь не комплимент, и все же я ношу этот титул с некой гордостью.
— Так угодно называть меня римской инквизиции.
— Доктор Бруно — философ, Уильям, — с мягким упреком поправил друга Уолсингем.
Старик протянул мне руку:
— Уильям Сесил, лорд Бёрли. Фрэнсис высоко отзывается о ваших талантах, доктор Бруно. Этой весной вы славно послужили ее величеству в Оксфорде, как я слышал.
Грудь у меня сама собой выпятилась, лицо залилось краской. Уолсингем почти никогда не хвалит в лицо, и столь нехитрым приемом заставляет своих подручных еще более усердствовать, но вот, оказывается, он благосклонно отзывался обо мне перед лордом-казначеем Бёрли, одним из наиболее доверенных советников ее величества. Глупец, с улыбкой отчитываю я сам себя, тебе уже тридцать пять лет, ты не школяр, коего похвалили за сочинение, но именно так я чувствую себя и продолжаю сиять, хотя лицо Бёрли вновь омрачила тень.
— Дело не ждет, господа. Следуйте за мной.
Во дворце, кажется, и воздух оцепенел от страха. Какие-то лица тревожно выглядывают из закоулков и проходов, заслышав отголоски наших шагов. Вдоль деревянных панелей коридоров горят свечи, их пламя колеблется, когда мы проходим мимо, на миг поднимая ветер, и наши тени ложатся на стены, то вырастая сверх человеческого роста, то жалостно съеживаясь. Мы с Уолсингемом едва поспеваем за торопливой поступью лорда Бёрли.
— Чуть было не забыл, Фрэнсис, — бросает лорд через плечо. — Свадьба-то как прошла?
— Вполне благополучно, спасибо. Я покинул ее в самом разгаре, и одному небу известно, что останется от моего дома к тому времени, когда юные приятели Сидни утомятся бесчинствовать.
— Прости, что вызвал тебя. Мне правда очень жаль, — понизив голос, извинился Бёрли. — Если бы не обстоятельства… очень… такие… Ну, да ты сам увидишь. Ее величество желала видеть тебя и только тебя, Фрэнсис. — Поколебавшись, Бёрли предпочел сказать правду: — Если честно, сначала она потребовала графа Лестера, но я прикинул, что после дня, проведенного на брачном пиршестве племянника…
Уолсингем кивком подтвердил его догадку.
— …и подумал, ты самый подходящий человек, чтобы взять дело в свои руки, Фрэнсис. Королева напугана. Чтобы такое случилось в стенах ее дворца, и потом, это ведь значит… — Слова замерли на устах лорда.
— Понятно. Покажи мне жертву, Уильям, а затем отведи к ее величеству.
Мы поднялись на два лестничных пролета — панели тут были украшены алыми, зелеными и золотыми узорами, — затем прошли по более пышно обставленному (и куда лучше отапливаемому) коридору, где стены были задрапированы гобеленами и дамасскими тканями. По-видимому, мы приближались к личным покоям королевы. По пути мы миновали еще троих мужчин в королевской ливрее и с оружием в руках. Бёрли остановился перед низкой деревянной дверью, ее охранял крупнотелый страж с мечом у пояса. Лорд- казначей кивком подал стражу знак, и тот отступил в сторону. Бёрли положил руку на засов, плечи его поникли.
— Я вас предупредил, господа!
Дверь распахнулась, и я вслед за Уолсингемом вошел в маленькую, ярко освещенную дорогими восковыми свечами комнатку, где на кровати в спокойной с виду позе лежало тело. Полог кровати был отдернут, и мне издали показалось, будто там лежит юноша: штаны и рубашка, безусловно, подобали мужскому полу, однако, приблизившись, я разглядел длинные волосы на подушке, пряди золотистых волос засверкали в мерцании свечей. Застывшее лицо опухло, сделалось багровым, глаза выкачены, язык далеко высунут наружу — все свидетельствовало о том, что смерть приключилась от удушения.
Белая льняная рубашка, деталь странного для девицы мужского костюма, спереди была разорвана, но обе половины аккуратно сведены вместе, чтобы целомудренно прикрыть жертву после смерти. Совсем молоденькая, шестнадцати-семнадцати лет, на тонкой шее темные синяки и уродливые глубокие царапины; штаны тоже разорваны, а шелковые чулки измараны грязью, и петли на них поехали. Я переводил взгляд с одного моего спутника на другого и вдруг, будто опомнившись, осознал, что по обе стороны от меня стоят высшие чиновники Тайного совета королевы. Значит, и эта смерть — не какое-нибудь рядовое убийство.
Уолсингем постоял с минуту, словно отдавая дань уважения смерти, а затем, обойдя кровать, всмотрелся в убитую с таким хладнокровием, словно был врачом и привык к виду трупов.
— Как ее имя?
— Сесилия Эш, — откликнулся Бёрли. Он запер за нами дверь и остался стоять перед ней, сжав руки, явно терзаясь неловкостью: трое мужчин собрались поглазеть на едва остывшее тело молодой женщины. — Одна из фрейлин королевы под началом леди Ситон, первой леди королевской опочивальни, — добавил он для моего сведения.
— А! — коротко кивнул Уолсингем. Ладонь его привычным жестом охватила подбородок, скрывая губы. Я уже приметил, что он так делает, когда боится выдать свои чувства. — Эш… Старшая дочь сэра Кристофера Эша из графства Ноттингем, не так ли? Бедная девочка… И года при дворе не пробыла. Сверстница моей Франсес.
Мы все примолкли на миг, и наши мысли, вслед за мыслями Уолсингема, устремились к его семнадцатилетней дочери, которая нынче утром отпраздновала свадьбу: быть может, в этот самый момент ее ведет на брачное ложе сэр Филип Сидни, мужчина одиннадцатью годами ее старше и славящийся своей ненасытностью…
— Почти столько же лет было моей Элизабет, когда она умерла, — шепотом подхватил Бёрли.
Уолсингем обернулся к нему, я увидел, как встретились их взгляды, и понял, что взаимопонимание этих двух немолодых людей, их взаимная приязнь куда глубже, чем политическое товарищество.
— Почему она так одета?
— Ну, — покачал головой Бёрли. — Обычные дела, полагаю. Хотела незаметно выбраться из дворца на свидание с кем-нибудь… неподходящим. — Судя по его обыденному тону, фрейлины поступают так что ни вечер.
— Она подверглась насилию? — Уолсингем вернулся к обычному своему деловому и резкому тону.
Бёрли смущенно кашлянул:
— Врач еще не осматривал тело, однако штаны и нижнее белье были разорваны, и рубашка тоже. На бедрах остались ссадины и кровоподтеки. Ее оставили лежать в позе распятого, с раскинутыми в стороны
