предполагаю, что государю интересно что-то, связанное с твоим супругом. Мядэ-го проигрывает Вторую Южную войну, и проигрывает ее объективно и некрасиво, уже только из оправдания и страха топя в крови и южных болотах остатки армии. Других толковых полководцев на горизонте нет. Военный министр и его партия, выдвинувшие на должность командующего Мядэ-го, – кстати, они в свое время особенно настаивали на ссылке Фэня, – боятся поднять головы и готовы отправить его на плаху по одному движению бровей императора. Но что именно он будет спрашивать, предугадать невозможно. Аудиенция назначена на послезавтра (И-Лэнь мысленно ахнула) – это при том, что министры идут в Дом Приказов, чтобы оговорить встречу за месяц! Не понимаю. Это интриги Цао? Или очередная прихоть его фаворита? Хотя нет, говорят, мальчишка уже начал надоедать, тем более что игры в войну оказались такими неудачными…
– В этом случае самым правильным будет предстать перед Шафрановым Господином в официальном трауре. Белый мне к лицу, – ровно сказала И-Лэнь, но за этой ровностью тона читалось «и к сердцу».
– Я колебался, – признался господин Той, – не будет ли это выглядеть слишком вызывающим и не навлечет ли на тебя гнев императора – ведь, как известно, государи не любят чувствовать себя виноватыми. И я такой вариант до сих пор не исключаю.
– Я бы не хотела рисковать О-Лэи, – задумчиво перебирая расписанный фиолетовыми ирисами веер, проговорила И-Лэнь. – Если бы не она и Бусо, я бы предстала перед ним, обрезав и распустив волосы, как это еще делают жены крестьян в северных провинциях. Такая скорбь доставила бы мне наслаждение, я бы выплюнула ему ее в лицо, – с неожиданной яростью выдохнула она.
– Обрезать волосы? – Взгляд дяди внезапно стал пронзительным и метнулся с искаженного горем лица женщины к О-Лэи. – Когда девочка перестала носить детскую одежду?
– Что? – занятая собой, И-Лэнь не сразу сообразила, что имеется в виду. – Я одела ее впервые, после того как мой муж покинул нас…
– Забудь, – посоветовал господин Той, внимательно разглядывая О-Лэи. Под его взглядом девочка покраснела, но не отвела глаз, в которых ясно читался вызов. Проследив за его взглядом, И-Лэнь внезапно поняла.
– Ты думаешь сделать ставку на нее? На ее детский наряд и обрезанные волосы, которые придадут ей сходство с мальчиком? Это неразумно, дядя!
– Нет, это наш шанс донести до императора то, что мы хотим донести, и не нарушить приличий, – повернувшись к ней, господин Той запустил большие пальцы за отвороты дорогого парадного халата из изумрудной ткани. – Императоры не опускаются до недовольства открытым проявлением горя ребенка. Так мы сможем сказать о своей скорби, не сказав, – и не только ты одна, племянница, – будто завеса приоткрывалась в непроницаемых темных глазах Первого Министра, и И-Лэнь успела увидеть, что в них мелькнула боль. – А обрезанные волосы придадут О-Лэи сходство с мальчиком… сгладят его неприятие к представительницам вашего пола. Если мы сумеем растрогать императора, у этого могут быть столь далеко идущие последствия…
И-Лэнь представила себе эти последствия и задохнулась. И повернулась к дочери. О-Лэи презрительно скривила губы:
– Обрезать волосы, как простолюдинке для того, чтобы растрогать императора, отправившего в ссылку нашего отца? Да я приду к нему босой, как безумные жрицы-нищенки шэ! Главное – не заставляйте меня ничего у него просить!
– В гнезде сокола не родятся улары, – одобрительно сказал господин Той, но через мгновение его лицо стало жестким. – Послушай меня, соколенок. От каждого твоего жеста будет зависеть очень многое. В том числе судьба твоей матери и брата. Мы постараемся научить тебя всему, что тебе нужно будет делать. И даже сказать – если придется. Но ты должна пообещать мне одно – что не вздумаешь поддаться страху, обиде или собственной глупости. Только так вы можете быть уверены, что останетесь жить. Только так. Ты поняла меня?
– «Тот, кто имеет глупость публично казнить женщин и детей, будет свергнут очень быстро. Со вдовами и сиротами следует быть милостивым», – неожиданно выпалила О-Лэи и тут же, испугавшись, прикрыла рот рукой. И-Лэнь побледнела: девочка проговорилась цитатой из «Обители духа».
– Вот-вот, – сурово качнул головой господин Той. – Об этом я и говорю.
Как О-Лэи ни храбрилась, а колени у нее подгибались, когда она шла по коридорам дворца, закутанная в плотное верхнее покрывало, под которым скрывался наряд из ослепительно белого шелка, сшитый мастерицами дома Первого Министра всего за один день. Голове было странно легко без оттягивающего ее тяжелого узла волос, обрезанные пряди лезли в глаза и щекотали ноздри, О-Лэи постоянно хотелось поднести руку к лицу и смахнуть их.
Весь этот день она провела с матерью и дядей. В основном говорил дядя, и говорил так, что у О-Лэи не было никакого желания сделать или сказать что-то против. «Будь кроткой и скорбной, – внушал он ей. – Молчи, от тебя ничего другого скорее всего и не потребуется. Все, что ты можешь сказать, это „Да, великий повелитель“. Короткие фразы, ни одного лишнего слова. Все, что нужно сказать, скажет твоя мать».
«Молчи, молчи, молчи!» – словно заклинание, повторяла О-Лэи. Она знала за собой дурацкую привычку обязательно что-нибудь сказать в самый неподходящий момент и жестоко потом сожалеть об этом. Как так можно? Ее же нельзя назвать глупой – глупец не понимает, что сказал или сделал что-то не так! Почему же она умудряется одновременно и сказать то, что не следует, и понимать это в тот самый момент, когда произносит? Словно внутри нее живет маленький зловредный демон, которому доставляет злорадное удовольствие заставлять ее снова и снова испытывать стыд. Мама любит повторять, что она слишком несдержанная, что вот-вот подойдет пора ей стать взрослой, и никто не возьмет себе невесть что болтающую жену. А потом убили отца, и о потенциальных женихах теперь можно забыть – кому она будет нужна? О-Лэи втайне радовалась такому повороту событий – жизнь дворцовых женщин представлялась ей очень скучной. Например, как можно просидеть целый день на пятках, попивая чжан, и зачем это нужно? И почему она должна всех в доме слушаться? И почему у мужчины есть семь поводов развестись с женой, а у женщины нет ни одного? Это несправедливо!
Император не любит женщин: она это знала, и все это знали. Ей обрезали волосы, чтобы она больше походила на мальчика. Если ее что и злило, так это всеобщее лицемерие: мать не позволила ей обрезать волосы, когда она этого хотела, – там, в Восточной Гхор. Но здесь, решив, что это соответствует их интересам, они с дядей не колебались. Они бы обрезали ей волосы, даже если она не соглашалась, пиналась и царапалась. Потому что от нее зависит очень многое, – так ей сказали. Она должна понравиться императору. А если нет? Что-то внутри О-Лэи сжималось в тугой клубок от этой мысли. Она должна. Она не имеет права ни захныкать, ни даже показать свою боль и растерянность. Она – результат союза двух великих родов, пусть даже так говорят только о ее брате Бусо, но она ведь с ним одной крови, разве нет? И потому не должна бояться.
О-Лэи вздернула подбородок и раздраженно сдунула с лица назойливую прядь. Недавно обрезанные, кончики волос были жесткими и даже слегка кололись. Нет, конечно, она не испытывала ни капли сожаления! Из оставшихся на полу волос мать свернула черное блестящее кольцо, завернула в кусок небеленого шелка-сырца и пообещала сохранить. Длины отрезанных волос хватило бы, чтобы завязать их на поясе узлом…
Вымощенный квадратами белого и темно-зеленого камня коридор, показавшийся О-Лэи бесконечным, привел их к Восточным Внутренним Воротам, или Воротам Аудиенций, как их еще называли, – они отделяли от остальных многочисленных комнат дворца личные апартаменты императора. Это было еще одной честью – император редко принимал посетителей таким образом. «Завтра мы будем у всех на устах», – шепнула ей мать, поймав удивленный взгляд какого-то толстого, увешанного рядами длинных бус мужчины в фиолетовом кафтане и густо затканных цветами шароварах. О-Лэи сквозь покрывало видела мало, но она чувствовала длинные прохладные пальцы матери на своем запястье, и это успокаивало.
Короткие переговоры с евнухом у дверей были произведены почему-то шепотом. Потом евнух что-то сказал своим высоким голосом в небольшую золоченую трубу, уходившую горлом внутрь стены, и за дверью послышалось движение. О-Лэи очень понравилось, как он это сделал, – наклонив свою плоскую красную четырехугольную шапку с кистями на концах и смешно изогнувшись из-за своей стойки. «Это чудесно, – подумала она о золотой слуховой трубке. – Здесь, в Шафрановых Покоях, я увижу все чудеса Срединной». И осознание, что она сейчас вступает в самое священное и величественное место, предназначенное для человека под небесами, вдруг обрушилось на нее мучительной робостью.
