Мог же молчать до сих пор?»
«Норова у тебя много, а вот ума – мало, – отвечает Орхой, и Илуге отчетливо представляет, как тот ухмыляется. – Ты бы глаза разул и на хана глядел, чем со мной препираться. Не для того такой человек безродного сопляка вызывает, чтобы на него полюбоваться!»
– Смело, – усмехнулся Темрик. – Не слишком умно, но – смело. Пока роды не разъедутся, побудешь при мне. Позвать ли кого, коня кому заседлать, оружие заточить как надо. Понял ли?
– Буду рад служить тебе, великий хан. – На лице Илуге облегчение и неприкрытая гордость: еще бы, как побудет он вестником у самого хана, кто потом от него морду воротить вздумает? А Тулуй – пес с ним, коли и впрямь так думает. Илуге ведь знает, что работал по совести, вон руки все рассадил до крови на солеварне. Быть может, Тулуй на него хану специально наговаривает? Старое подозрение шевельнулось в душе, и лучезарное настроение немного померкло.
– О чем загрустил, парень? – весело спрашивает хан. Голову наклонил и в глаза заглядывает.
А, была не была!
– Обидно мне, что вождь так меня оценил, – напрямик отвечает Илуге. – Я старался. Вот погляди.
Хан, правда, на руки его едва взглянул. Но повеселел как-то, очевидно.
– Ничего, что так. Было б все по справедливости в этом мире, так бы и рыбы говорить могли. Иди. Да завтра приди пораньше, еще затемно, – дам тебе халат. Наворочал, поди, на халат-то, раз руки в кровь разъедены.
Вот такой вот странный разговор у них состоялся. На обратной дороге Илуге любопытных взглядов просто не замечал. Мысли крутились по кругу, как лист в водовороте.
«Хан про тебя и вправду что-то слышал или узнал. Решил поближе подержать, приглядеться. Вражда у него со своим зятем. Видно, тот на его место метит. Надо бы разузнать все о ханских сынах, да как у них все управляется?»
– Какое мне до этого дело? – остановившись, закричал Илуге. – Мне, что ли, в ихние дрязги лезть? Шубу дали – хорошо. Еще халат дадут – отлично! И еще у меня есть юрта и шесть коней. В поход по весне пойдем, еще добуду! Что воину надо?
«А тебя, пень белоголовый, в этот котел, похоже, сунули не спрося. Если высокое дерево стоит на отшибе – жди, что его небесным огнем спалит».
– С чего взял-то?
«Вот поглядим. Ты, главное, малек, это… – в интонации Орхоя великого одновременно строгость и замешательство, – меня слушай, когда припрет-то».
– А если не буду? – поинтересовался Илуге, упрямо прищурясь.
«Поскольку у нас сейчас одна голова на двоих, то какая разница, по чьей вине ее снимут! – рассердился дух. – А ты, жеребячья отрыжка, еще думать не научился, не то что голову свою спасать! Чую, неспроста это, говорю же. И пахнет это все чем-то, что моей – тьфу, и твоей тоже! – заднице вовсе не по нраву!»
«Врешь!»
«Я, великий Орхой, – вру? – взревел дух. – Сейчас я душу из тебя как есть вытрясу, щенок!»
«Ты давай, ночи не жди… любитель кошек», – нахально съязвил Илуге. Улыбка сама собой дергала губы, и в результате всего они наконец вместе расхохотались. Со стороны, должно быть, он сейчас выглядит как безумец, промелькнуло в голове. Махнув рукой (и неизвестно, кому же из них двоих этот жест принадлежал), Илуге, все еще улыбаясь, двинулся к дому.
Оказалось, к жутким призракам из заброшенных гробниц, жаждущим пожрать твою душу, можно даже… привязаться. Ну, конечно, с некоторыми, весьма существенными оговорками.
Флейту Илуге взял с собой. Он вообще теперь носил ее почти постоянно, поверх одежды. Во-первых, он за это время как-то привык к ней. Выдастся свободное время, так хоть есть чем руки занять. А во-вторых… ему хотелось подчеркнуть, что он ценит подарок вождя. Несмотря ни на что. Кто знает – может, это хан наврал?
Спал он плохо и проснулся задолго до того, как выходить. С вечера был молчалив, еле отвечал на расспросы о том, зачем хан его вызвал.
Шубу Тулуеву одел. Хорошая все-таки шуба, хоть овчинную и ценят меньше, чем из дикого зверя, – рысью там, соболью. Но и такую за день, за два не сошьешь. Однако ж и он не день и не два тянул промороженный ворот не хуже других. Если не лучше, так что шубу он заработал. И еще мешок соли величиной с его голову. В некоторых краях соль ценилась дороже золота, может, и ему так считать?
Вышел затемно, прислушиваясь к спящему становищу. Тихо. Даже вечно брехливые собаки притихли. Небо на востоке посветлело, и стало видно – день будет пасмурным. Ветер перед рассветом обычно стихает, на юртах оседает мягкий, бесшумный снег, превращая их в полузанесенные снегом холмики. Такой снег для всех почему-то – воспоминание из детства. Забытое волшебство.
Сонный слуга, однако, ждал его, неуютно мялся у входа, явно не привыкнув мерзнуть. Выдал халат. Не шелковый, конечно, и коротковат изрядно, но хоть без дыр: черный халат из плотной шерсти на подбивке из более светлой и мягкой ткани. Пояс, конечно, тканый, без затей, но зато меч у него такой, какого у хана нет. Меч Орхоя – широкий, изогнутый, расширяющийся к концу клинок с огромным радужным опалом, вделанным в рукоять. Теперь он знал, как такой камень называется.
Ханские слуги жили в отдельной юрте, так что пришлось идти обратно. Темрик уже давно не спал. Его последняя жена, намного моложе его и до сих пор красивая, подала хану еду в узорчатой куаньлинской пиале.
– Вот, – удовлетворенно произнес хан, оглядывая Илуге, – другое дело. Не стыдно теперь за тебя. А то мне в других родах уже спрашивают: откуда, мол, Темрик-хан, у тебя в племени голодранцы? Али в набег не пускаешь – добра нажить?
– Благодарю, великий хан, – поклонился Илуге.
– Через три дня будем Аргун Тайлган праздновать – совместное жертвоприношение делать. – Хан без труда разгрыз баранье ребрышко, добираясь до мякоти. Кости он обгладывал дочиста, с хрящами, – немного собакам радости. – Поезжай для начала к Онхотою, спроси, не надобно ли чего. Потом к моему повару, все ли для гостей приготовлено. Потом еще ко всем главам родов съездить надо, обспросить, не нуждается ли в чем кто-нибудь. Уважить всех надо. Будут вопросы задавать, про себя рассказывай что хочешь, про Тулуя молчи. И про последнее – тоже. Надеюсь, учить тебя не надо?
– Не надо, – коротко ответил Илуге.
К вечеру он, надо сказать, ног под собой не чуял. У Онхотоя оказалось сто поручений, у ханского повара – еще того больше, а главы родов, вместо того, чтобы вежливо выражать признательность, жаловались наперебой. Еще бы удержать в голове все их жалобы!
Уже стемнело, когда он с идущей кругом головой вернулся в ханскую юрту, где хан ужинал вместе с зятьями и знатными дружинниками. Хан милостиво пригласил его к столу. Илуге, как мог, постарался скрыть свою обиду, когда Тулуй, как ни в чем не бывало, выспрашивал его о произошедшем за день. Отвечал односложно, скованно, – кто знает, может, хану не понравится, что он расскажет что-нибудь, чего не всем следует знать. Несмотря на голод, кусок в горло не лез, хоть некоторые из блюд пахли так, как потом еще долго будет сниться.
Потом все ушли, а Темрик велел ему остаться, и долго, внимательно слушал. Не перебивая. Велик хан, если сможет решить все дела и уладить все, что Илуге сумел запомнить.
На следующий день он зато был приставлен к конюху – готовить коней к скачкам, что последуют за священным жертвоприношением. Это было для него делом привычным. Илуге с немолодым уже конюхом – его звали Унда – задали коням корму, хорошо их почистили и отправились в степь разогревать.
Эх, и хороши же у хана кони! Белые кобылицы Хорага тоже неплохи, но у Темрика кони видно, что боевые, с норовом и статью, от которой дух захватывает. Когда Унда понял, что чужак с лошадьми ладить может, да еще и кони его без седла несут, то и вовсе расслабился, разрешил Илуге поплясать с жеребчиками, поиграть с ними в догонялки и в кто кого переупрямит. Один конь уж так запал ему в душу, что Илуге почувствовал что-то вроде вины перед своей гнедой кобылкой. Но этот конь – Аргол его звали – был неотразим, как знающая себе цену красавица перед застенчивой дурнушкой.
– Гляди-ка, – поражался Унда, разлегшись на седлах и лениво посматривая со взгорка, как Илуге с Арголом носятся взад-вперед с неиссякающим азартом. – Конь-то этот балованный, с норовом. Не всякого подпускает. А тебе что позволяет, глянь? Ну, точно родной ты ему. Баыр, наездник Темрика, что на скачках