– Предатели! Мерзкие куаньлинские крысы. – Один из пленников, трясясь, с ненавистью смотрел на Юэ, пытаясь вырваться из своих пут. Князь прищурился.
– Вот как?
– В этом и состоял наш план, – спокойно произнес Юэ, – Часть моего отряда под видом помощи проникла к варварам. И атаковала в нужный момент. Боюсь, что больше половины их погибло на перевале, мой господин.
Ригванапади почувствовал опасные нотки в его голосе.
– Я беру назад свои слова, неосторожно сказанные в прошлый раз, – мягко сказал он. – Ты доказал, что посланные мне моим братом Шуань-ю воины достойны своего императора.
Юэ преклонил одно колено.
– Я рад, что мы смогли оказаться полезными тебе, государь. – Если в его голосе и была насмешка, то очень, очень тонкая.
– Ну что ж, тогда осталось покончить с этими самозваными наследниками, – еле сдерживая нетерпение, сказал князь. – Я хочу, чтобы казнь была мучительной и публичной. Чтобы ни один человек в Ургахе больше не мог подумать, что еще хоть один самозванец может выползти из какой-нибудь щели!
– И выползет, – засмеялся Даушкиваси разбитыми губами. Он уже понял, что умрет, и еще успел понять, что князя изъедают страх и подозрения. Терять ему было нечего.
– Да ну? – Взгляд князя резко сконцентрировался на пленнике.
– Я расскажу тебе об этом… в награду за легкую смерть, – прохрипел Даушкиваси.
Ицхаль почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног.
«Пусть он умрет прямо сейчас, – мысленно взмолилась она. – Умрет, не успев ничего сказать о моем сыне!»
Изо рта Даушкиваси вдруг хлынула кровь, он судорожно всхлипнул и затих.
– Что? Кто? К-то посмел? – заикаясь, завопил князь, подскакивая к пленнику.
Ицхаль спрятала в складках одежды трясущиеся руки. О Всемогущий Падме, она только что убила человека! Нарушила обеты! Проклятая кровь!
– Оставь его, он мертв. – Горхон подошел к князю и оторвал его от тела. – Думаю, стоит побеседовать со вторым. Спокойно, наедине…
Он не сомневался в том, что именно хотел сказать принц. И подумал, что стоит потянуть время.
– Я… я скажу, – закричал Унарипишти, бросаясь к князю, слова срывались с его языка как горошины. – Только не убивайте меня своими чарами! Там, в степях, мы видели… видели человека, похожего на нас. Его зовут Илуге, и он живет у джунгаров. У него… у него глаза такого цвета, как у нее!
Его палец вытянулся, показав на Ицхаль. Горхон вдруг встал совершенно прямо, стараясь незаметно отойти назад, князю за спину.
В комнате повисла мертвая тишина, было слышно, как внизу затихают звуки боя, сменяясь стонами сотен умирающих.
«Я никого больше не убью своим желанием, – думала Ицхаль, глядя на лицо брата, на котором проступала радость хозяина, заставшего наконец лису в курятнике. – Я – Ярлунга. И если это так, никто не сможет причинить мне вреда. Я найду выход».
– И кому же удалось тебя все-таки обрюхатить, дорогая сестра? – промурлыкал князь. – Да еще так давно, что твой ублюдок успел вырасти? За нарушение обета полагается смерть, ты ведь знаешь это? Даже высокое родство не спасет тебя. Князь ведь должен быть справедливым, не так ли?
Ицхаль молчала.
– Убить ее! – приказал князь, указывая на Ицхаль. Никто не двинулся. Ригванапади обвел окружающих бешеными глазами. – Я приказал – убить!
– Все знают, что будет с тем, кто убьет беременную женщину, – четко произнесла Ицхаль. – Мой брат Падварнапас тоже считал, что его не коснется проклятие богов.
«Если хочешь соврать убедительно – убеди себя в том, что это – правда. В конце концов, это и вправду могло бы произойти».
– Ч-что? – просипел Ригванапади, хватаясь за горло.
«С этими словами твоя смерть стоит у тебя за спиной», – холодно подумала Ицхаль, видя, как Горхон с совершенно каменным лицом делает еще один осторожный шаг назад. Теперь – наверняка.
Все застыли. В комнате повисло долгое молчание. А потом князь Ригванапади, чего никто от него не ожидал, развернулся с неожиданным проворством и вогнал Горхону в грудь узкий кинжал с изогнутой рукоятью.
Ицхаль никогда бы не подумала, что в этот момент будет так кричать.
Глава 15. Право поединка
Илуге никогда не думал, что, вернувшись, он будет чувствовать себя настолько плохо. Не из-за раны, нет. Раны его действительно начали заживать: ужасные синяки побледнели, потом превратились в слабые желтоватые пятна, а потом исчезли вовсе в те сроки, в какие обычно заживают у обычных людей. Рука, хоть и заживала плохо, все же потеряла свой вызывающий тошноту вид, и раны на ней затянулись свежими розовыми шрамами.
Он чувствовал себя пустым, не настоящим. Бесполезным, как старый трухлявый пень или обломанная рукоять когда-то прекрасного меча.
Косхи отпустили Илуге. Провожая их, он лопатками чувствовал их взгляды. Так смотрят на тех, кто не просто обманул или предал. На тех, кто отнял надежду.
И ладно бы он мог, как прежде, отгородиться от них стеной непонимания. А он и сам себя так чувствовал.
Радостная встреча, которую ему приготовили близкие, обернулась еще одним праздником, который он отнял. Глядя на его застывшее, силящееся улыбнуться лицо, Янира силилась найти там своего самого близкого человека – и находила незнакомца. Илуге сводил с ума ее просящий взгляд.
И, конечно, следом за ним приехала Элира. Когда беловолосая ургашка и ее спутники пересекли границу и раскинули свою палатку рядом с юртой Илуге, это не могло не пройти незамеченным. Каждый норовил хоть одним глазком посмотреть на нее. Жрица оставалась невозмутимой. Теперь он попросту не мог зайти в свою юрту, чтобы не натолкнуться на кого-нибудь (а на Яниру он теперь просто смотреть не мог, не зная, как ей сказать, и, чем дольше тянул, тем хуже ему становилось).
Йом Тыгыз отшумел. Баргузен был посвящен в воины и почти сразу поставил по соседству юрту, которую Илуге подарил ему по этому случаю. Правда, сам он все равно постоянно пропадал у них. Илуге и радовался за друга, и избегал его, оттягивая второй из неизбежных разговоров. Много времени проводил с Элирой, доведя Нарьяну до вспышки бешенства, пока мягко не объяснил ей, что жрицы принимают обет не только безбрачия, но и воздержания.
У них в юрте теперь постоянно толклись люди, особенно когда дошли слухи об ургашской знахарке. Джунгары других родов так часто взялись посещать родственников на Уйгуль, что это наводило на разные мысли. Илуге старался сторониться ханской юрты, где раньше так часто бывал.
В эти дни он еще больше сблизился с Чиркеном, несмотря на былую неприязнь: наверное, он как никто понимал, что, вернувшись, чувствует юный военный вождь.
Марух оказывал наследнику Темрика все подобающие почести, уважительно выслушивал на советах, но чувствовалось, что горган следит за юношей как лиса, подстерегающая заспавшегося тарбагана. Чиркен приходил к Элире, садился перед палаткой и сам, безо всякого напоминания принимался ей помогать. Иногда они могли просидеть целый вечер, словом не перемолвившись. Элира не мешала им молчать.
Илуге новый хан предпочел не заметить, словно бы не зная об обещанной тому награде. А самому ему напомнить об уговоре и потребовать Аргола мешала гордость. И не до того ему было. Даже Аргол – как недавно он был готов умереть ради обладания им! – отошел на задний план.
Его мир перевернулся год назад, а теперь перевернулся еще раз, ничего не оставив: ни цели, ни средств, чтобы ее достичь. Оказалось, его место не здесь и когда-нибудь неведомые горы Ургаха позовут его. Оказалось, женщина, погибшая за него, месть за которую столько лет была его единственной целью, не его мать. Оказалось, ему предназначено уйти, оставив степь и все, что ему дорого. Уйти на встречу с
