Брюсом везде бывали — пока не начался сезон скачек. Если Ева воображала, что Брюс будет неизменно галантен и романтичен, то ее ожидало суровое отрезвление. Романами Брюс интересовался исключительно в зимний период, а с началом скачек дело менялось. Все, больше Брюс не заглядывал в ее глаза, он пялился в колонки загадочных цифр на страницах бесчисленных изданий конских новостей. Господи, сколько же их! Вместо слов любви и нежности теперь у него только и было на языке, что заезды, фавориты, одинары, дубли и фотофиниши.
— С таким же успехом я мог бы поставить и на фаворита в пятом, — сообщил Брюс. — Хотя как тут быть с шестым? Совершенно не уверен! Пенни Ант хорош на дистанции… И в группе победителей он может оказаться… Он же в тот раз остался с носом случайно, а сейчас может и первым прийти.
— Милый, посмотри, какое платье прелестное в этом журнале! Я думаю, такое можно купить у «Бенделя».
— Обязательно купи и скажи, чтобы счет прислали мне. Я тебе уже сто раз говорил: нравится, так покупай. Я заплачу.
— Ты говорил, но мне бы хотелось…
— Что еще тебе бы хотелось? — раздраженно спросил Брюс.
— Чтобы счета шли на имя миссис Брюс Формен, а не на мистера. Вот и все.
Брюс окончательно разозлился:
— Что я думаю о семье и браке, тебе прекрасно известно. И разговор этот повторялся уже много раз!
— Все знаю. Мне просто хочется, и я об этом сказала. Нельзя осуждать девушку, которой хочется выйти замуж.
Брюс все равно уже не слышал, поглощенный разными гандикапами.
— Ночной привет… рекорд… в Черчилль-Даун. Да, но там твердая дорожка. Тут же другое дело…
Ну вот, думала Ева, конечно, у нее нет никаких точек соприкосновения с Брюсом, никаких общих интересов. Брюса не заставишь вести разговоры на другую тему. Например, о семейной жизни. Ева же постоянно об этом думает, но всякий раз, когда она пытается облечь свои мысли в слова, повторяется одна и та же история: Брюс злится, объявляет, что семья и брак — не для него, а потом с выражением глубочайшей сосредоточенности на лице перелистывает программки скачек и бегов.
— Угу. А что у нас все-таки в седьмом заезде? Большая Звезда с неплохим результатом в Санта- Аните…
— Милый, а ты не мог бы закончить это завтра? А сейчас — иди ко мне!
— Нет. Мне необходимо сегодня же разобраться и принять решение.
— Я хочу тебя, Брюс!
— Мне еще надо позвонить букмекеру!
Брюс схватился за трубку — у него была установлена прямая связь с букмекером — и долго давал тому указания, а Ева лежала и терпеливо ожидала, не двигая ни единым мускулом. Как жалко, что в период скачек Брюс утрачивал интерес к постели! Как жалко, что сезон длится так долго: с мая по ноябрь!
Ева могла рассчитывать только на воскресенья, когда, слава тебе, Господи, ипподром не работает. В этот блаженный день можно сколько угодно ласкаться в постели, пока Чанг не подаст вполне существенный завтрак. Брюсу нравится плотно завтракать, а потом опять заниматься любовью до вечера. Вечером можно сходить в ресторан и, сонно спотыкаясь, возвратиться к Брюсу уже с газетами, необходимыми для завтрашних бегов.
Невероятно, сколько сил тратил Брюс на свои лошадиные дела! По утрам он бывал нервозен и раздражителен, пока Чанг не приносил свежий номер «Телеграфа». Брюс набрасывался на газету и в течение получаса штудировал колонки заездов, после чего созванивался с букмекером и делал ставки на отдаленных ипподромах. В полдень Чанг отвозил его на бега в машине фирмы. Когда Ева бывала свободна от работы, она сопровождала Брюса, углубленного в нескончаемые выкладки, основанные на его собственной системе — «абсолютно надежной, но слишком сложной, чтобы объяснить непосвященным».
К концу дня Брюс занимался только рысистыми испытаниями. Они с Евой обедали в «Скай Рум» и наблюдали бега. Брюс дергался, что-то решая, соображая и поминутно меняя решения.
У выхода с ипподрома Брюс покупал номер «Завтрашних Рысистых», и Чанг отвозил их домой.
Брюсу просто повезло, что персонал его фирмы мог работать и без босса — дело шло, как заведенные, хорошо отлаженные часы. Помимо этого часть дел делалась при светском общении — Брюс мог использовать ложи, которые у него были оплачены на всех основных ипподромах, для приема клиентов и их супруг. Те приходили в восторг от поразительной осведомленности Брюса в конских проблемах, а он оказывал им существенную помощь в размещении ставок.
Ева изнывала от лошадей, но незадолго до смерти Чарлин долго втолковывала ей, что отношения с Брюсом — просто счастье по сравнению с тем, что приходится выносить другим девушкам, и советовала Еве не искать добра от добра.
— Брюс Формен — твой реальный шанс, — говорила Чарлин, — так ты должна зубами за него держаться, что бы там ни происходило между вами!
Как часто хотелось Еве снять трубку и позвонить Чарлин! Еве так ее недоставало. После смерти Чарлин все изменилось, все было хуже, чем при ней.
Ева глубоко вздохнула. Что делать? Может быть, позвонить еще разок няне Эндрю и проверить, все ли в порядке? Брюс снова зарылся в свои цифры и был полностью выключен из реальности. Она повернулась на другой бок и занялась планированием своих дел на следующую неделю. Едва ли эта неделя станет хоть чем-то отличаться от предыдущей. Или от той, что была прежде. И так далее.
— Милый?
— Я занят! Серьезнейший заезд!
Ева уткнулась в подушку и потихоньку смахнула со щеки слезу.
Книга была завершена, и Кэрри передала рукопись литературному агенту, который прочел ее и сказал, что будет договариваться об издании. Пока он договаривается, Кэрри по-прежнему носилась по собеседованиям. Сегодня их было четыре.
По дороге домой она устало думала о том, что во время ее отсутствия записал автомат-секретарь. Наверняка все те же имена, все эти джефри грипсхолмы и прочие. Может быть, африканский дипломат из ООН, любитель устраивать оргии, который однажды организовал черную мессу в подвальном помещении большого универмага. Городок полон очаровательнейших людей.
Кэрри тошнило от одной мысли об одиноком вечере дома, но тошнило и от перспективы быть приглашенной в компанию кого-то из старых знакомых. Пока что она решила прогуляться и шагала по теплым вечерним улицам, промытым недавно прошедшим дождем. По улицам текла людская река, каждый направлялся в свою манхэттенскую норку или планировал провести вечерок в обществе другого, а может быть, других… Кэрри шагала, остро ощущая свою неуместность на этих темнеющих улицах. Она часто обходила стороной цветочные киоски Лексингтон-авеню, потому что не могла видеть там влюбленных, держащихся за руки, шагающих рядом.
Их вид заставлял ее особенно сильно воспринимать собственное одиночество и неприкаянность. Вечная наблюдательница со стороны. Неужели ее голос никогда не сольется с другим в гармоническом единстве?
Одна на темнеющей улице. Кэрри ступила на доски временного пешеходного мостика под навесом. По узким мосткам навстречу ей, неумело опираясь на костыли, ковылял одноногий оборванец. Кэрри поразил его вид — калека выглядел гордым и счастливым. Он посторонился к самому краю мостков:
— Вы пройдете, мисс? Проходите, проходите!
Галантность инвалида опалила Кэрри жгучим стыдом.
Их взгляды встретились, они обменялись улыбками. Пройдя дальше, Кэрри спросила себя: ну почему? Почему я здорова и сильна, а этот человек — калека? Почему я молода и красива, а он нет? Почему он должен был посторониться, а я прошла мимо? И неожиданно ей пришло в голову, что она должна благодарить судьбу за многое, за очень многое: за здоровье, молодость, за свои возможности, за то, что впереди — вся жизнь, за понимание того, что эта жизнь обязана иметь смысл. Тем более если ей, Кэрри, столько дано! Господи, она даже не подозревала, что успела позабыть такие простые и необходимые
