Ева утомленно подхватила в одну руку рабочую сумку — сорок фунтов, в другую альбом — двадцать фунтов и поплелась вниз. Нашла аптеку с телефоном, проверила автоответчик. Шесть звонков — всем отзвонить невозможно. Остается позвонить в агентство.
Рекс сказал, что у него есть хорошие новости:
— В следующую среду ты должна быть у Эллиота — результаты собеседования насчет кофейной рекламы в твою пользу — Тобой сильно заинтересовались в фирме «Футкон и Белдинг» — они в восторге от цвета твоих волос, предупредили, чтобы ты ни в коем случае их не вздумала подкрасить! У «Комптона» же, где ты тоже понравилась, считают, что у тебя чересчур белокурые волосы, и просят чуть-чуть притемнить их. Надо будет прикинуть, кто больше заплатит, — при условии, что нам достанутся обе рекламы. Пока что, кисуля, мое мнение: не крась волосы!
Совершенно выдохшаяся Ева небольшое расстояние до дома проехала на автобусе, сошла на остановке и насилу доплелась до подъезда. Дома она, не глядя, швырнула рабочую сумку и альбом, сбросила туфли, расстегнула пояс и повалилась в кресло. У нее все болело от дневной беготни и напряжения. С минуту она наслаждалась неподвижностью. Потом посмотрела на часы и, увидев, что время к шести, набрала номер Джефри Грипсхолма. Она сказала, что немного задерживается, но через полчасика готова увидеться с ним.
— Райнхарт, дорогой, большое спасибо за Сен-Лорана, это просто чудо!
Ева слышала, как Долорес соловьем разливается по телефону, но прошла мимо, в ванную, и стала под душ. Когда она вышла, Долорес красовалась в новом платье.
— Господи, какая прелесть! — ахнула Ева.
— Ерунда, — фыркнула Долорес. — Сувенирчик на память. При том, сколько у Райнхарта деньжищ, он бы мог и не то купить мне!
— А я думала, что ты увлечена этим Спиро, как его там.
— Как говорится, синичка в руках… Зазвонил телефон.
— Тебя, малышка, — Долорес передала Еве трубку. — Мужской голос со странным акцентом.
— Добрый вечер, дядя Наппи!
Надо же, как раз, когда она и так опаздывает! Ева нетерпеливо слушала сообщение о фиесте в Малой Италии, куда приглашают и ее.
— Дядя Наппи, я ужасно спешу, — сказала она, раздражаясь и стыдясь своего раздражения. — Можно я тебе перезвоню завтра?
Ну зачем он позвонил? Да еще тут крутится Долорес, которая хихикает над его плохим английским! Ева умирала от стыда. Долорес и без того считает Еву абсолютной мещанкой — из-за ее девственности. Господи, ну почему она выболтала Долорес все свои секреты? Молчать надо было в тряпочку.
Новая жизнь заставила Еву увидеть многое в совершенно новом свете. Ева теперь стеснялась не только своего происхождения, но и своей провинциальности. Например: блестящие мужчины, с которыми она теперь общалась, употребляли слова, смысла которых Ева не знала. Чтобы поправить дело, она купила книгу о культуре речи и положила себе каждый день выучивать хотя бы по одному новому слову. Сегодня она выучила «сквернословие» — подумать только! А за предыдущие четыре дня запомнила: «бахвальство», «неустрашимость», «неотвратимый» и «многоголосие».
Ева завершила туалет, взяла в руки сумочку от Эмманюэль Кханн, остановила такси и после пятиминутной поездки через Парк вышла у городского дома Джефри Грипсхолма. Приближаясь к кованым воротам, Ева напомнила себе непременно вставить в разговор вновь выученные слова. Чтобы Джефри почувствовал, как она интеллигентна и интересна.
— Ну, должен сказать, что вы сегодня выглядите чрезвычайно аппетитно, — приветствовал ее Джефри. — Все в строгом стиле на подлинно европейский манер.
— Благодарю вас. Вы тоже прекрасно выглядите.
Ева окинула взглядом его темно-коричневый бархатный смокинг, бирюзовый шелковый жилет и туфли розового бархата в форме гондол.
Джефри провел ее в библиотеку, позвонил Фернандо и распорядился подать черную иранскую икру.
— Какое возлияние вы предпочитаете? — спросил он.
— А? — растерялась Ева.
— Виски?
— Н-нет… Пожалуй, «Бристол крим» со льдом! — Ева назвала любимый напиток Долорес, стараясь подражать и ее тону.
Джефри подошел к бару. Наполняя бокалы Еве и себе, он говорил:
— Такое впечатление, будто я только вчера вернулся из Франции и Angleterre. Теперь, буквально затаив дыхание, я ожидаю новой поездки. Две недели в Городе огней, наслаждаясь самой утонченной кухней на свете!
Он вручил Еве бокал и сел на диван рядом с ней.
— Ах, эти французы! — патетически воскликнул он. — Вот кто действительно знает вкус в еде, кто превратил кулинарию в высокое искусство… Уж не говоря об их тонком понимании вин!
— Французы кажутся мне неимоверным народом, — важно изрекла Ева.
Если новое словечко Евы и произвело на Джефри впечатление, он это ничем не обнаружил.
— Чуть меньше двух недель пробуду в Лондоне, — продолжал он, — хочу составить себе представление о театральном меню Вест-Энда. Побываю на фешенебельных приемах в Мэйфере. Молодежная мода просто убивает Британию, вы так не думаете?
— А… да, конечно!
— Но самое забавное в Лондоне, — Джефри откинулся на неудобном антикварном диване, — это мода на воскресные послеобеденные приемы с шампанским. Правда, шампанское подают превосходное.
Деликатно пригубив шерри, Джефри посмотрел на Еву и сказал:
— Когда я поеду в следующий раз, я с удовольствием приглашу вас составить мне компанию, дорогая.
Бокал шерри в одной руке, другая картинно протянута вдоль спинки дивана, взгляд устремлен на Еву.
— Впрочем, мы могли бы обсудить эту возможность позднее, когда будем лучше знать друг друга.
Джефри смолк и молчал так долго, что Ева встревожено подумала, что надо как-то восстановить беседу. Она уже составила в уме сентенцию, включающую в себя и «сквернословие», и «неустрашимость», но прежде чем она раскрыла рот, Джефри снова заговорил:
— Мне представляется необходимым сказать вам о четырех ритмах жизни. Как бы в назидание: ведь вы еще полуребенок и многое можете не знать.
Ева, недоумевая, подалась к нему.
— Люди сексуально любознательные — к ним я отношу и себя — уже давно поняли, что естественный ритм жизни способен проявиться только в условиях тщательно культивируемой напряженности. При этом необходимо отдавать себе отчет в красоте и ценности низкого. Я был еще студентом в Гарварде, когда открыл этот великий секрет жизни, чисто эзотерическое явление, неведомое массам, доступное лишь наиболее восприимчивым и свободным от морали. Вы еще удерживаете нить моих рассуждений?
Ева кивнула, хоть и без большой уверенности. Джефри придвинулся к ней и повел речь дальше:
— Встреча с вами была как удар молнии, ибо я мгновенно распознал в вас тягу к извращенному — еще не вполне пробудившуюся, однако существующую. Я увидел в вас партнершу по низости, я понял эту сторону вашей натуры, почувствовал, что вы настоящая vicieuse, вы понимаете меня?
— В целом да.
— Мне кажется особенно восхитительным и редкостным одно ваше качество — вы принадлежите к fin de siecle[7]. В вас есть нечто абсолютно declasse и потому заманчиво порочное. Во мне находит отклик и то, что есть в вас от демимонденки: характерная для демимонденки страсть к жизни и к любви, вы точно отказываетесь поверить в бездну, разделяющую души, и наводите
