Что ни выстрел — попаданье, а бывало — в «молоко». Скачет конь — рябит в глазах. Сабли взмах — летит лоза. Парень рубит ловко. Быстрота, сноровка! Жарко, служба нелегка. Но настанет вечер — и Маньков у турника расправляет плечи. Разотрет в ладонях мел: — Сделать, что ли, склепку? Смех — мол, каши мало ел. — Я хлебал похлебку. . . . . . . . . . . Снова шутки средь бойцов: — Не теряйся, Вова!.. Пишет парень письмецо старику Манькову. Полсела в письме его и для всех приветы. Жив, мол. Кормят ничего, только жарко летом. * * * Над речкою устало поникли ветви тала. Ночами стонет филин, оплакивает лето. И зяблик: «Цви-ли, цви-ли?» — как будто ждет ответа. Тишина… Скрипит перо, в кабинете лампа светит. Заседает в кабинете комсомольское бюро. И глядит с портрета Ленин… Рыжкин встал — серьезный вид; вслух читает заявленье. У стола Маньков стоит. «Все свои… А вдруг не примут?» То уверенность, то страх. Посмотрел в окошко. «Климат непонятный на горах». Прокатился над двором по горам сердитый гром. Чудеса творит природа — гром в такое время года! Гром, а дождик мельче проса, стекла плачут от дождя… По уставу три вопроса, год рождения вождя… Вот Маньков в казарму входит, парня — чуть не на ура. — Значит, принят? — Принят вроде. — Улыбнулся — С плеч гора. Серых туч густая лава, ночь ноябрьская слепа. Верст за десять от заставы безымянная тропа. Ветер злой свистит на склоне, над тропой кусты дрожат, у подножья дрогнут кони, за скалой бойцы лежат. Чу, с куста вспорхнула птица. Не видать во тьме ни зги.
