Клыч Мерген, ехавший рядом с начальником, часто нагибался с седла, иногда слезал. Следы путались, но его-то запутать нелегко. К старику присоединился боец с собакой, и они продвигались по бездорожью, от бурьянных зарослей к зарослям ивняка и тамариска. Тем же путем ночью крались по нашей земле лазутчики. По сухому щебенистому рву они огибали те самые участки, где колхозники вели ночные поливы виноградников. Клыч Мерген выругал про себя поливальщиков: «Ротозеи, пустят воду и сами, как куры, на насест лезут. Хуже женщин, а еще мужчинами называются!» Обогнули селение справа, не заходя в него. Следы долго петляли по кладбищу и вывели в конец главной улицы. Пропали они шагах в пяти от зеленой калитки, и ни следопыт-охотник, ни ученая собака обнаружить их не могли. К тому же по дороге рано утром прогнали стадо коров.
Старик ворчал теперь на пастуха: «Не нашел иной улицы для своей бестолковой скотины». Собака долго нюхала землю и повизгивала. У калитки под чинарой валялся большой плоский камень: собака потыкалась в него носом, тревожно зарычала.
Старик крякнул глухо, задумчиво пощипал космы на шапке, словно пытаясь припомнить, кому принадлежал двор с чинарой, потом сказал командиру:
— У меня есть подозрение: не тут ли они? — он кивнул на калитку. — Советую проверить. Очень советую!:
— Ой, дедушка Мерген, это незаконно, достаточных оснований нет, хотя, откровенно говоря, я разделяю ваше подозрение, — сказал начальник заставы. — Но тут от нас ничего не скроется, — прибавил он, перед тем как им уйти.
За зеленой калиткой жила семья не совсем обычная. Хозяин этого дома — усатый и благообразный Кульджарбек. Сельские не водили с ним родства, а из других мест иногда наезжали к нему знакомые: то старые муллы приедут, то какой-нибудь безвестный скиталец, отбившийся от колхоза. Детей пожилой Кульджарбек не имел, а жена у него была очень молодая — комсомольского возраста. Эта гелин, по имени Акгыз, считалась первой красавицей на селе. Брак у них был совершен по-старинному. То ли за деньги Кульджарбек взял ее у жадных родителей, или иным каким нечестным путем — это оставалось тайной, факт только тот, что очаровательная и лукавая Акгыз была главной хозяйкой дома.
Обыска они не миновали. В качестве понятых участвовали зампред колхоза Сахат Партизан и одна женщина, председатель сельсовета. Прямых улик в доме не оказалось. Ничего бросающегося в глаза, только маленький новый светло-коричневый чемоданчик, чем-то привлекший внимание. Велели открыть. В чемоданчике тоже ничего особенного: бельишко, нюхательный табак и ножик. Сахат, увидев нож, вздрогнул и разом изменился в лице. Ему показалось, что перед ним нож, какой он дал уезжавшему на фронт Кельдже. Только здесь на рукоятке из белой кости имелись рубцы, а на сахатовском ноже рубцов не было.
Заметив волнение Сахата, начальник заставы спросил:
— Узнали, что ли?
— Да, вроде бы, — неопределенно ответил Сахат.
— Не ошибаешься ли, мой ровесник? — улыбнувшись одними глазами, спросил хозяин дома. — Тут ошибаться не годится, дело не шуточное, — прибавил он, оглянувшись на начальника.
— А я и не собираюсь шутить, Кульджарбек, только я едва ли ошибаюсь, — сказал Сахат, прямо глядя в лицо хозяину.
— Чемодан ваш? — спросил его начальник.
— Гм… Не совсем…
— Точнее!
— Чемодан и вещи, какие здесь есть, — собственность одного командира Красной Армии, некоего Беркели Мурадова, моего давнего знакомца, — стал объяснять Кульджарбек. — Командир, с фронта когда еще приезжал, вещички бросил, а сам в Ашхабад подался. Оттуда спешно вызвали в действующую армию, за вещами заехать не успел. А теперь, слышно, извещение получено — погиб товарищ Беркели. Если не верите, то родовой его адрес — вот он, — с готовностью сообщал нужные сведения Кульджарбек, и без затруднения назвал сельцо в Западной Туркмении, на побережье Каспия.
Как человеку не верить: отвечает не запинаясь, адрес — хоть сейчас проверяй. Зампред колхоза был взбешен, губы посинели от злости, а поди придерись — все как по писаному. Короче, никаких следов нарушителей в доме Кульджара не обнаружили.
— Нож мы возьмем с собой, остальное пусть пока у вас будет. — Что еще мог сказать пограничный начальник, покидая дом за зеленой калиткой?
На улице, прощаясь с понятыми и передавая нож Сахату, он сказал ему:
— Берите, Сахат-ага, если подозреваете, что ваш. Я еще попрошу и, надеюсь, не откажетесь приглядывать за усачом. Я-то не шибко верю таким, — кивнул начальник на Кульджарово жилье, и на этом они расстались.
Еще навалилась забота: разглядывать нож и думать днем и ночью, как могла их фамильная сталь от его сына перейти в руки какого-то Беркели, да вдобавок оказаться в руках мошенника Кульджара? При царе еще он считался закадычным другом пристава, которого народ Бурдюком подозвал, а нынче бесчестный бек облачился в дехканскую одежду, выполняет все обязанности, а между тем Бурдюк в тот раз наведывался именно к нему. Уж не таится ли где-нибудь поблизости с тулумом[2] и его отпрыск Куванч? Ходы у них неясные, следы сам старина Мерген распутать не мог. И с ножом — дело темное. Будь нож при Кельдже, тот вернулся бы с войны цел и невредим, как когда-то его отец, и, конечно, эту вещицу сам принес бы домой. А теперь она попадает сюда через Беркели, Кульджара, через джина и дэва. Как тут прикажете рассудить: ведь ножа отцовского живой Кельдже никому не уступит.
Сахат встает ночью, бродит по селению, следит, как бы не произошло каких непорядков, потом возвращается домой с невеселыми мыслями. Вот он, член артели, печется о людском благополучии, а другой, тоже колхозник, в тот же самый час ждет к себе гостей из-за кордона.
Впервые после возвращения Амана Пошчи с ашхабадского совещания они сидели в конторе, и Сахат, при людях, с сердцем стал выговаривать председателю:
— Гляди, события какие происходят, — сказал он, — а ты до сих пор Кульджара считаешь за человека, которому можно доверять. Видишь, как расплачиваемся!..
— Кем я считаю Кульджара, это особый вопрос, и о том я не кричу на каждом перекрестке, как некоторые другие, а чтобы я ему доверил важное дело — я что-то не помню этого, Сахат, — серьезно отвечал Аман Пошчи, принимая, однако, близко к сердцу слова заместителя.
— Так мы скоро людей терять начнем, — не отступал тот. — Ты же первый чуть отца родного не лишился. Старина Клыч, только благодаря своей выдержке и силе духа, головы не лишился. Окажись другой на его месте…
— Знаю!.. — резко оборвал Аман Пошчи, которому нелегко было обо всем этом рассуждать. Тем более что он имел уже кое-какие данные о Кульджаре и о том случае в горах, но башлыку строго-настрого наказали пока не распространяться на сей счет.
СЛЕД В ПУСТЫНЕ
Пуля звонко ударила в металлическую коробку радиостанции; со стороны бархана, поросшего саксаулом, донесся выстрел.
Старшина Андросов инстинктивно ткнулся головой в приклад автомата, рванул к себе брезентовые ремни рации.
Лежавший в десяти шагах от Андросова Курбан повернул голову, увидел похожую на черного паука дыру в алюминиевой коробке и перед лицом Андросова — выбеленные солнцем ребра верблюда, павшего в давние времена на караванной тропе. Из-за наметенного ветром песка, присыпавшего остов верблюда, виднелся рукав стеганого туркменского халата, в который, чтобы не спугнуть раньше времени нарушителя,
