— Как комбат?
— Пышет. Но терпимо. Не боись!
Кроме Балтуса, в кабинете находился начальник штаба Сухорук Оба с сосредоточенным вниманием склонились над столом с кипой бумаг, очевидно, штабных документов, подготовленных для подписания. Комбат, сидя, с ручкой в руке, подписывал, а Сухорук, нависая над ним сзади, с правого плеча, подавал короткие поясняющие реплики, принимал и складывал подписанные листки в специальную папку.
«Не вовремя», — досадливо заключил Павел, затрудняясь, как поступить: пройти к столу или остаться у порога. Балтус, оторвавшись от бумаг, мельком скользнул по нему немым взглядом, жестом показал: «Жди!»
— Товарищ майор, — волнуясь, стал докладывать Павел, когда Балтус освободился и отпустил начальника штаба, направившегося с пухлой папкой к выходу. — В моей роте арестовали солдата…
— Уже не солдата, а бандита, отданного под трибунал, — недослушав, резким своим командирским тоном утвердил Балтус.
— Не виновен он, товарищ майор. Солдат-фронтовик, с уголовниками не связан. Ошибка вышла, товарищ майор. Из моего взвода. Я за него головой ручаюсь.
Балтус откинулся на спинку стула, поджал скептически тонкие губы.
— Не верю я в ошибки. Если арестовали, значит, виноват. В трибунале тоже люди сидят. Разберутся. Как его фамилия, говорите?
— Жуков, Николай, товарищ майор.
Палец майора прошелся по коротенькому столбцу фамилий.
— Нет такого, старшина. Вот данные «Смерша». Тринадцать человек арестованных, предназначенных для отправки в корпус. Жукова среди них нет. Вашего солдата, вероятно, вызывали в качестве свидетеля, — Балтус еще раз прошелся пальцем по списку арестованных штрафников. — Вообще направление уголовного сброда в штрафной батальон считаю неоправданным. Возможность искупить вину должна предоставляться только тому, кто к этому стремится. Случайным в преступлении лицам. Рецидивисты-уголовники — это не оступившиеся люди. Абсолютное их большинство не подвластно никакому перевоспитанию, даже фронтом. В трех налетах они ограбили и убили шестерых человек, в том числе одного офицера. Они же обворовали блиндаж начальника штаба. Его вещи обнаружены среди тех, что награблены за пределами батальона. Но только ли чемодан начштаба послужил целью ограбления? Мне кажется, что им позарез нужны чистые бланки документов. Думаю, в «Смерше» разберутся. Странно другое. У блиндажа пост часового. Круглосуточный. Но блиндаж обворован. Значит, мы имеем дело либо с запугиванием часовых, либо с преступным сговором уголовников с кем-то из солдат взвода охраны. Вычислить тоже нетрудно. Но с сегодняшнего дня охрану в ночь выставлять только парами. Часовой и подчасок. И только из самых надежных, — комбат потер носовым платком волосы на висках, прошелся по кабинету взад-вперед, что-то для себя домысливая и договаривая. — Выделите людей для похорон убитых.
— Каких, товарищ майор? Гражданских, что в селе поубивали? — переспросил Павел, не будучи уверен, что правильно понял распоряжение комбата.
— Нет. Тех давно похоронили. Падаль ночную убрать надо. Выделите командира отделения. После отбоя пусть возьмут лошадь и вывезут трупы в поле. Найдут воронку поглубже и закопают. И никаких следов чтобы не осталось. Ни креста, ни надписей. Как в лагере. Большего не заслужили. Вам ясно?
— Так точно, товарищ майор. Будет исполнено.
— Если у вас все, можете быть свободны. Затянувшееся ожидание Махтурова всерьез обеспокоило.
— Ну что там? — встретил он Павла встревоженным вопросом. — Не договорились?
— Топай, Коля, во взвод. Жуков, наверно, уже у печки греется, пока ты тут дрожжи продаешь.
— Правда? Я, честно говоря, засомневался уже. Что-то долго ты его убеждал. Но добился же своего.
— Ничего я, Николай, не добился. Балтус и слушать меня не стал. Просто Жукова никто не арестовывал — доставляли на опознание как свидетеля. Ложная тревога. И заслуг тут никаких моих нет. Дуй во взвод, пока на ужин не опоздал.
— Все равно спасибо. И извини. Плохо о тебе подумал. Показалось, что боишься, не пойдешь к комбату. Пошатаешься для виду по штабным коридорам, и все.
— Ни черта себе! И давно так обо мне думаешь? —Ладно, друг, извини. Со страху померещилось.
— Махтуров повинно ткнулся лбом в плечо Колычева и, отпрянув, не оборачиваясь, заспешил во взвод
— Маштакова к Ведищеву направь. Пусть за Грохотовым зайдет по пути. Я их у Ведищева ждать буду, — докрикнул ему вслед Павел.
У Ведищева во взводе порядок По ощущениям, вроде легковат взводный, даже не серьезен. Не чувствуется в нем ничего от командирской строгости и властности, особенно когда к месту и не к месту на Дуньку Кулакову ссылается. Так простачок зубоскалистый. А поди ж ты. Крутится, вертится, как хлопотливый хозяйчик, на подворном хозяйстве, на все свой юрковатый глаз наложить успевает. Того подтолкнет, другого подстегнет. И не так чтобы приказал и успокоился — еще не раз вернется и проследит, чтобы исполнено было.
Дожидаясь Маштакова с Грохотовым, Павел в сопровождении Ведищева обошел взводные землянки. В землянках прибрано, выметено, питьевые бачки полны водой. Часовые и дневальные на местах. Командира роты, как положено, рапортами встречают. Солдаты ужинают. Только непривычно, что ни вопросов не задали, ни о том, что в штабе слышно, не поинтересовались.
— Кратковременный испуг переживают, — отвечая на вопрос Павла о том, как последние события отразились на самочувствии штрафников, сказал Ведищев. — У меня во взводе разборки среди уголовников еще раньше начались. О Карзубом все спорили. Нашлись и у него последователи. Особенно среди молодых урок Они даже Крапленого в мат стали брать. Дробот так ему и заявил: «Нам лагеря не светят. На старое узел завязываем, а вы как хотите». Арест Каширы и Рубаяхи здорово всех озадачил. Конец блатному царству.
Подоспевшие Маштаков с Грохотовым с ходу в разговор включились.
— Семен прав, — поддержал Ведищева Маштаков. — Вражда между уголовниками пошла. У меня их вообще слышно не стало. Раньше как — чуть задень одного, все с криком на тебя наваливаются. А сегодня Джабаев, дневальный, Кисета с теплого места шуганул, и тот даже не огрызнулся, молча поднялся и ушел.
— Вас послушать — фанфары заказывать надо, — раздраженно возразил Грохотов. — Карзубый, Кисет… Вы еще Сукотина моего возьмите. Тварями были, тварями и останутся. Придут с пополнением другие Каширы, и все по новой начнется. И от этих добра не ждите. Покажут еще себя.
— У тебя, Егор, одна песня — твари, покажут. — Маштаков упрек Грохотова на свой счет принял. Видимо, прежде не раз между собой спорили. — Если сейчас намордники на них накинем, никакие другие Каширы нам погоды не испортят. Ничего они не сделают, два-три урка, если остальные командиру подчиняются, а не им.
— Голый оптимизм твои расчеты, — супясь из-под нависающих бровей, упорствовал Грохотов. — Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит. Это мы сюда пришли, чтобы вину искупать, а они — чтобы досрочно на волю выскочить. И больше ничего. На гражданке опять своими промыслами заниматься будут.
— Если так рассуждать — все бесполезно. И наверху у нас дураки сидят, не знают, чего делают.
— Гноить тварей в лагерях нужно, а не оружие им давать.
— На фронте, между прочим, каждый штык не лишний.
— Хорошо, если этот штык не тебе в спину воткнется.
Павел в перепалку взводных не вмешивался. Для него каждое мнение прежде всего — это характеристика взводных, их сильных и слабых сторон. Хотя, кажется, пора было и власть употребить, утихомирить стороны.
— Нашему Егору только с танками бодаться, — непонятно, то ли в укор, то ли в похвалу проронил Ведищев, ни к кому конкретно не адресуясь. Но Грохотов ухватился:
