— С танками лучше. Просто и понятно.
— Все, мужики, хорош. Слушай команду! — обычным своим командирским тоном произнес Павел, кладя конец перепалке. — Маштаков! Завтра с утра поступаешь в распоряжение командира первой роты капитана Корниенко. Взвод направляется на сооружение полигона для стрельб. Ведищев! С утра получить топоры и пилы. До обеда — заготовка дров для штаба и ротной кухни. Грохотов! Приказ комбата: выдели командира отделения с шестью солдатами, после отбоя взять лошадь с повозкой, вывезти трупы убитых куда подальше в поле и закопать в воронке… Сам, комвзвода, проконтролируешь исполнение и мне доложишь.
— Либо зимовать тут остаемся? — прищурился Ведищев. — Тогда, может, баньку русскую заодно срубим, с парилкой — на весь батальон? Чё нам стоит?
— Раскатал губенки. И без того, считай, два месяца курортничаем.
«Под Пензой формировались около трех месяцев, — прикинул Павел, — здесь уже два. Но батальон не укомплектован. Пожалуй, есть смысл выйти с предложением на комбата».
Мысль Ведищева показалась ему дельной.
Богданов разрешения войти попросил. Присел бочком на чурбачок у печки, вполоборота к Колычеву. Но ведь не за тем пришел, чтобы глаза прятать и в топке с деланным равнодушием шевыряться. Павлу еще раньше показалось, что между ординарцем и связным косая тень пролегла.
— Что у вас тут произошло?
— Да так… Поцапались маленько… Из-за баб… — с неостывшей мстительностью пробурчал Богданов и добавил, будто Тимчук мог его услышать и понять, что того стоит: — Ниче, остынет, пока на часах-то стоит.
— А чего маешься тогда?
— Ну, ротный, разных баб я повидал, но такую прокуду первый раз встречаю.
— Это про кого ты?
— Да про Мамазин наш треклятый.
— Что за магазин? — недоуменно переспросил Павел: ослышался, что ли? — Не пойму что-то. При чем тут магазин?
— Да не магазин, а Мамазин, — поправил Богданов. — Ну, бурятка эта шепелявая или якутка, черт ее знает как, которую комбат для санчасти отобрал. Мужики ее так прозвали. Знаете вы — морда-задница у которой. К ней солдатня по ночам гужом валит. Никому отказу не бывает.
— Как это гужом? — не поверил Павел. — До сих пор, что ли?
— Да нет. Как посты везде выставили — никого уж нет. А поначалу… Стою я на часах, а они прутся и прутся. Кого ни окликну — все в санчасть, лечиться. И болезнь у всех одна. У Мамазин, говорят, магазин до четырех утра торгует, всех обслуживает. Хоть целым отделением приходи. Надоело окликать… — Богданов обиженно помолчал некоторое время. — И откуда такие сучары берутся? После них и на честных баб без содрогания полезть не сможешь.
В Павле подозрение зашевелилось.
— Темнишь, Богданов? — Он упер в связного иронический допытывающийся взгляд. — Ну-ка колись. Тоже к ней нырял?
— Я?! — притворно изумился Богданов и забегал воровато глазами. — Когда мне? Я на часах…
Витька Туманов с котелками ужина с офицерской кухни в комнату ввалился. Котелки с остывшей едой на печку составил. Рожок из автомата вынул, автомат на гвоздь повесил. Конец разговора расслышал, не удержался:
— Нырял, нырял! Накажи его, ротный. Я его в четыре часа сменил, а он сразу и занедужил. Сначала вроде до ветру пошел, а потом и дальше, до санчасти подался.
— А ты почему утром мне не доложил? — сделал Павел сердитое лицо.
— Дак, это… — сразу сник Витек, весь съежившись под расстегиваемой шинелью. — Меньше же часа он. Магазин-то уже закрылся. Ничего и не было. Сразу назад и возвернулся.
— Та-ак, Богданов, давай колись. Что дальше было? — потребовал Павел, с трудом сохраняя строгий официальный вид и тон. — А я решу, какое тебе вынести наказание.
Богданов, похоже, и не собирался упрямиться. Предвкушая легкую потеху, переставил поудобнее ноги, усмехнулся.
— Ну, постучался я к ней, а она дурняком с пистолетом из двери высунулась и стволом мне в нос: «Пошел вон, — говорит, — урод!» И матом. Счас, говорит, столько дырок в тебе понаделаю — во всем батальоне бинтов не хватит на перевязку. Ну, в общем, ополоумела баба. Полвзвода уж, наверно, через себя пропустила, не до меня ей было… — нашел извинительную причину для отказа Богданов и уже готов был сам над собой вместе со всеми посмеяться.
— С вами все ясно, — с некоторой долей разочарованности, причем искренней, подвел итог Павел. — Балбесы. Богданову наряд вне очереди на уборку помещения. И не дай бог повторить эксперимент. Дойдет до комбата — мне самому не удержаться, не то что вас прикрыть. Не для того я вас к себе взял, чтобы вы меня подставляли. Ты уже раз погорел на этом деле, Богданов. Не в коня корм, выходит?
— Ладно, ротный. Больше не повторится…
— Смотри. Назад во взвод отправлю, — пригрозил Павел.
Богданов состроил кислую повинную мину, показал, что проникся. Туманов, встрепенувшись, ткнул ложкой в котелок с кашей, попробовал кончиком языка.
— Готово.
— Проехали. — Павел поднялся с койки. — Несите все, что там у вас осталось, на общий стол. Ужинать будем.
За стол уселись втроем. Колычев с Тумановым на стульях, проштрафившийся Богданов на чурбаке.
— Слышь, Паш, я давеча письмо от матери получил, прочитай, а? — помявшись, попросил Туманов, когда тщательно вылизанные ложки легли на стол.
— А сам чего? Ты же по складам-то умеешь.
— По складам я только по газете умею, а мамкины каракули не разбираю. Плохо. А эти хмыри, — обиженно покосился Витька на Богданова, имея в виду и отсутствующего Тимчука, — издеваются, разную ерунду сочиняют. Богдан вон прочитал, что мамка пулемет просит с фронта прислать, по председателю стрелять. Врет же нагло. Мать до такого не додумается сроду. Прочитай, Паш, чё на самом-то деле пишет?
Богданов, пряча покрасневшее от натуги лицо, поднялся из-за стола, пошел к порогу, на свой пост у печки. Плечи задрожали от сдерживаемого смеха. Павел проводил его выразительным, красноречивым взглядом, повернулся к Туманову:
— Давай, живо.
Витька сорвался с места, выскочил в тамбур, именуемый в обиходе по-домашнему прихожкой. Вернулся с вещмешком, достал, торопливо порывшись, со дна припрятанный солдатский треугольник
Развернув, Павел медленно, привыкая к размашистым крючковатым загогулинам, перечел приветы от многочисленной родни. А когда дошел до слов «поздравляю тебя, сыночек с орденом, я твое письмо всей родне показывала, а потом Любка Фарафонтова бабам в огородной бригаде читала», от удивления брови поползли вверх.
— Это когда же тебя, Туманов, орденом наградили? — пораженно воззрился он на притихшего связного, одновременно видя, как ломает корчившегося от смеха Богданова. — Почему никто не знает?
Витька конфузливо заерзал на стуле, шмыгнул носом.
— Так я думал, наградят. Ты же сам говорил: «Молодец, Витька! Не подкачал в церкви, награда тебе положена». Думал, пока письмишко ходит — получу. А ты, значит, тоже врать умеешь?! Говорил, что представление комбату писал, мол, жди. А сам врал все, да? — в задрожавшем голосе Туманова уже нешуточная обида зазвучала.
— Тебе, Туманов, медаль полагается. И представление комбату я писал. Но за чем дело стало — я не знаю. Меня ведь комбат тоже к освобождению представлял, а наверху не утвердили. Может, и тебя таким же макаром через коленку кинули. А ты аж на орден замахнулся.
— Да ни на какой орден я не замахивался. Путает мать. Ей любая награда за орден сойдет. Не
