Махтуровым, отошли во вторую линию, оставив в первой немногочисленное прикрытие.
«Сволочь!» — мелькнула мстительная мысль по адресу Сачкова.
Подними он роту, как того требовал Сачков, положил бы людей напрасно и первой линии не взял бы. Но раздражение против Сачкова, вспыхнув, уже уходило, уступая место тревоге: надо укрепляться, немцы наверняка попытаются их отсюда вышибить.
Приказав собравшимся вокруг него штрафникам занимать оборону, готовиться к отражению контратаки, побежал по траншее искать взводных.
Первым встретил Ведищева. Тот собирал свой взвод.
— Семен! Ставь трофейные пулеметы. Гости ждать себя не заставят.
— Ничего, встретим как положено.
У Ведищева не задержался. Кто еще из взводных в строю? Маштаков навстречу. А с ним и оба его связных. Ротного разыскивают. Двое взводных в строю — уже хорошо.
— Давай, Иван, организуй оборону, оружие, патроны все собрать. Полезут сейчас фрицы.
— У меня потери большие. Два раза минами накрывало, и тут прямо на пулемет нарвались. В упор бил, гад. До последнего. Не отошел, пока не прикончили. А Титовец молодчага. Если бы не он — туго бы пришлось.
— Взводом Махтуров командует. Титовца еще в начале боя ранило.
А самого тревога за Махтурова не покидает. Где он? Почему не является? Может, тоже ранен или убит.
Нашел глазами Богданова:
— Ну-ка разыщи первый взвод. Командира ко мне. Я на левом фланге буду.
За Маштакова спокоен. Побежал на левый фланг. Что с Грохотовым?
Грохотов не только целым и невредимым предстал, но и весьма расторопным. Два ручных пулемета в сторону немцев установил, людей по блиндажам разослал. Штрафники со всех сторон трофейное оружие, ящики с патронами и гранатами стаскивают. Словом, ротному ничего приказывать не надо.
— Сколько человек в строю осталось?
— В строю тридцать девять. Сколько убитых и раненых, не знаю.
— У Маштакова потери большие. Что с первым взводом — неизвестно. Удержаться надо.
— Удержимся. Если уж сюда дорвались — черта с два они нас отсюда выбьют.
Павел ощутил на плече чью-то руку. Махтуров! Чуть улыбается смущенно. Павел готов был броситься другу на шею.
— Молодец, чертяка! Докладывай!
— Задание выполнено. В строю тридцать пять человек Занимаем оборону. А вот Титовцу осколком бок вырвало. Я его велел сюда притащить, в блиндаже лежит. Пока еще эвакуацию наладят…
Распарывая тугой воздух, по снижающейся траектории на траншею идет артиллерийский снаряд. Обвально грохает за бруствером. Второй снаряд разрывается прямо в траншее, разметывает груду только что собранных немецких автоматов и винтовок
«Началось!» Видимо, немцы получили подкрепление. Артиллерия пока себя не проявляла. Но бьют артиллеристы снайперски. Первые выстрелы — и точно по цели
— Всем в укрытие! — командует Павел.
Глава третья
Гитлеровцы перенесли артогонь вправо, на роту Упита. Минометы вообще смолкли. Только пулеметчики продолжали злобствовать, поливая штрафников свинцом из пяти или шести стволов. Готовясь к отражению контратаки, бойцы приспосабливались к стрельбе с тыльной стороны траншеи, сооружали защитные укрытия для себя и пулеметов.
Прихватив с собой Богданова, Павел выбрался из блиндажа в траншею, забрался в немецкое пулеметное гнездо. Припав к окулярам бинокля, прошелся глазом по всему склону от окопов до берегового среза, пытаясь уяснить для себя просчеты, допущенные в ходе боя обеими сторонами. В особенности свои. Полроты его лежало по всему истоптанному, изрытому воронками пространству. Многих он не успел узнать совсем, даже пофамильно, и не узнает уже, вероятно, никогда. Помнил только итоговую цифру в составляемых строевках. Но причастность к судьбе тех, кто темнел сейчас серыми коченеющими бугорками на грязном снегу, не оставляла его. Много бугорков, кучно лежат.
Уже отрываясь от бинокля, уловил какой-то слабый промельк задетый краем окуляра, что-то вроде живого неясного движения по закрайку. Присмотревшись, различил фигуру солдата, тяжело, с натугой ползущего в направлении окопа. Вернее, это были два солдата в сцепе. Один, продвигаясь на правом боку, тащил за собой второго, раненого, прихватив того под мышку левой рукой.
— Взводного ко мне! — оборачиваясь к тройке штрафников, которые оборудовали за его спиной пулеметное гнездо, но уже в сторону фашистов, приказал Павел и протянул бинокль Богданову: — Ну-ка взгляни!
— Да это же Мамазин, ротный, — возбужденно присвистнул Богданов. — Вот дает баба! Я думал, что она по ночам только мужиков выручает. По женской части… А она, глянь, — рогом упирается. Как баркас прет.
— Егор! — позвал Павел появившегося Грохотова, жестом приглашая к месту обзора. — Выдели человека, пусть поможет санинструктору дотащить раненого.
Уяснив, что требовалось сделать, Грохотов, мешковато развернувшись, выскакивает в траншею.
— Зря ты, Богдан, на бабу бочку катишь, — вступился за санинструктора степенный и рассудительный первый номер пулеметного расчета, и Павел припомнил его фамилию — Литовченко. Он из тех, кто непременно вставит слово за обиженных. — Мамазин, Мамазин! — передразнивает он язвительно Богданова. — А она, может, через час тебя, лошака, или меня так же тащить будет.
— А я чё? Я — ниче! — заменжевался Богданов, чувствуя по общему настрою, что и другим штрафникам вокруг Литовченко его обидное замечание в адрес санинструктора не понравилось. — Здоровая, говорю…
— Анекдот в тему, мужики! — предлагает мировую второй номер Литовченко, быстрый в движениях, востроглазый и, видимо, смешливый солдатик Хлопотливо обшлепав карманы телогрейки, он извлекает на свет смятую пачку немецких сигарет, раздобытую, вероятно, тут же в блиндаже, и, присев на корточки, выставляет ее в общий круг. — Значит, два куркуля, отец с сыном, денег немерено, задумали отправить на курорт своих благоверных. Но с условием: чтоб про все свои пакостные дела домой прописывали. Ну, уехали. А через несколько дней получают оба телеграммы. И в той, и в другой всего по одному слову — пиво. Что за черт! Ничего не понимают. Пошли искать понятливого. Тот сыну и объясняет: твоя, мол, пишет — приехала, изменила, вернусь, отчитаюсь. «А моя-то карга при чем? — спрашивает отец. — На нее только слепой позариться может». А толмач ему отвечает: «Точно, батя, угадал. Твоя так и пишет — попыталась изменить, все отказались». — И солдатик сам первым прыскает в кулак, заходится тоненьким козлиным смешком, который, несмотря на его заразительность, нисколько не трогает первого номера.
— Вот и наша санинструкторша тоже на пиво работает, — переждав, как пустое, веселость напарника, скупо одобряет Литовченко. — Здесь у нее одно пиво, а домой вернется — будет другое. Здесь все лезут, а дома все отвернутся…
Пронзительный вой мин — как отснятый кадр на лицах. Только головы поворачиваются выставленным ухом кверху.
Секунда, другая… Грохот — и пласт земли обрушивается сверху. Разрывы следуют один за другим с небольшим перелетом позади окопа. Немцы вновь начинают обработку позиций штрафников. Следующая серия наверняка разорвется в траншее.
— В укрытие! — кричит Павел и не слышит своего голоса. В ушах звон и плотная вата.
Но солдаты и без команды, встряхиваясь и отплевываясь на ходу, бросаются к блиндажу.
Пережидая налет в блиндаже, Павел вспоминает о санинструкторе.
