Что-то почувствовал. С трудом размыкает тяжелые веки, смотрит в лицо Колычеву неподвижным, постепенно проясняющимся взглядом. Узнает. Силится приподняться.
— Суки! Все вы падлы посученные… — Он с усилием подносит испещренную наколками руку ко рту, проводит по губам тыльной стороной ладони. На руке отпечатывается широкий смазанный след крови. Краев криво усмехается, ему мало остается, но это малое возвышает его, придает сил.
— И ты, ротный, тоже гад… Как фрея дешевого купили… За что по своим полоснули? Падлы… — Он тяжело, прерывисто дышит, кровь толчками всплывает горлом, переполняет рот. Захлебываясь, Краев содрогается грудью, бессильно роняет голову. Павел понимает: недолго осталось. И хоть сознает, что личной его вины перед уголовником нет никакой, почему-то совестится. И не может больше оставаться рядом.
Не оглядываясь, выскакивает из воронки. Долго бежит, петляя и маневрируя между воронками, уходя в сторону от минных разрывов, перепрыгивая через тела убитых. Однажды, когда уже он проскочил дренажную канаву, по нему стеганула автоматная очередь. Пуля вспорола рукав шинели, пройдя вскользь по предплечью.
Все же он благополучно добежал до немецких позиций, уже на издыхе, отяжелев, спрыгнул в траншею. Прямо на распростертого на дне убитого фашиста. Нога на податливом теле подвернулась, спружинила, и он, не устояв, с отскока ткнулся плечом и ухом в шершавую жердевую обшивку траншеи, опустился на колено.
В траншее уже вскипала жестокая рукопашная бойня. Круговерть из яростно колющих, режущих, рвущих друг друга людей. Треск выстрелов, лязг металла перекрываются мечущимися криками, матом, воем, предсмертными стонами надсады и боли. В ход пущены штыки, ножи, саперные лопатки, с хряском всаживаемые в тела.
Снизу Павел видит, как запрыгнувший раньше него в траншею штрафник с ходу всаживает штык в грудь вывернувшегося из бокового отростка автоматчика. Немец вскидывает автомат, жмет пальцем на спуск, но автомат молчит. Видно, пуст рожок Штык входит в грудь по самый ствол и там остается, обломившись у основания.
Но и штрафник тут же получает короткую очередь в спину, сверху, с бруствера. Фашист махает через траншею, и Павел достает его влет из пистолета. Подхватившись, устремляется вперед. Перескочив через оба трупа, проскакивает вход в пулеметное гнездо. Оттуда, из глубины, шибает автоматная очередь. Бросает туда гранату.
Почти одновременно с броском кто-то прыгает на него сверху, с бруствера, придавливает книзу. Напрягшись, резким движением туловища и плеч сбрасывает с себя тело. Перед глазами — выроненный автомат ППШ. Свой! Из-под стенки — срывающийся знакомый голос:
— Ротный, бякиш-мякиш! По своим, а!… Мне шапку прострелило. Хорошо, ростом небольшой. А то бы кирдык был.
Имашев! Оглядывается в поисках слетевшей шапки. Шапка под ним.
— Драпал, что ли?
— Не-е. Они на нас бежали. Мы с отделенным Огаревым лежали. Хотели подняться. Нас Маштаков опередил. А Витьке в зад попали. Он в воронке остался.
Вдвоем перебежали к ближайшему изгибу. Павел впереди, Имашев за ним. Прислушались. До слуха донесся шум борьбы, надсадный хрип, мат.
За поворотом, вцепившись мертвой хваткой в горло, душили друг друга долговязый длиннорукий фашист и коренастый крепыш штрафник. Крепыша Павел признал — уголовник Кныш из первого взвода. Он свалил фашиста выстрелом в голову и, не задерживаясь, побежал дальше, где слышались стрельба и гранатные разрывы.
За следующим изгибом наткнулся на яростно матерившегося штрафника, который, стоя на коленях над распростертым телом немецкого офицера, в слепом, исступленном ожесточении кроил ему голову саперной лопаткой. Вся правая сторона лица бойца, от виска, залита кровью.
Он загораживает проход, и Павел, перехватив руку в запястье, пытается рывком поставить его на ноги. Боец признает ротного.
— Тварь! — запаленно дыша, хрипит он, имея в виду немецкого офицера. — Еще бы немного, и пиши пропало, — он прикладывает пальцы к виску и страдальчески морщится.
Где-то сзади, похоже, на стыке основной траншеи с боковым ходом сообщения, вдруг вспыхивает беспорядочная стрельба, частые разрывы гранат. Несколько секунд все прислушиваются. Штрафник с окровавленным лицом поднимает с пола свою винтовку и пистолет офицера. Пистолет засовывает в карман. Смотрит вопросительно на ротного.
Павел показывает Имашеву с Кнышом, чтобы вернулись назад и встали под стенку у поворота, а сам устремляется вперед. Выскакивает за изгиб, не страхуясь, и… Получает тяжелый тупой удар в шею. Ловя глазами бешено завертевшиеся желто-красные круги, летит в пустоту.
Когда рота поднялась в атаку и первые штрафники выметнулись на бруствер, Штырь и Скок намеренно поотстали. И только попав на глаза Махтурову, полезли на бровку окопа. Бежали, не отставая, но и не напрягаясь, постепенно смещаясь все вправо и вправо, намереваясь оказаться на самом краю фланга.
Услышав про пулеметы взвода охраны, выставленные позади роты, они еще с вечера договорились держаться самого края фланга. Все-таки на флангах в атаке безопасней, огонь не такой интенсивный и плотный, как по центру. Центру всегда достается больше, и основные потери несет центр.
Опасались только, чтобы не увязался за ними кто-нибудь из своих, из этих посученных Ростовских и Барыг. В прошлом бою они своей активностью вынудили Штыря лишний раз подставляться под пули. И ведь не убило никого. Штырь злобствовал, дав себе зарок поквитаться с Ростовским и при случае продырявить ему затылок.
Но мысли о Ростовском занимали его недолго. Штырь трезво оценивал обстановку и был озабочен поиском надежного укрытия, собираясь залечь еще до того, как немцы откроют по ним огонь. Руки у него были развязаны. Титовца ранило, а новый взводный ему не помеха — лезет в пекло, всюду первый.
Когда роту встретили огнем на линии водоотводной канавы, они со Скоком уже лежали за вывернутым с корнями пнем, надежно защищенные от пуль. Перекурили даже украдкой. Не нравились Штырю только соседи, которые, как видно, тоже не особо стремились подставляться под пулеметные очереди и могли, увязавшись за ними, помешать задуманному. Лишние свидетели Штырю были не нужны.
Те и другие видели, как на левом фланге началась паника и побежали назад десятка полтора бойцов, как ударили им встречь пулеметы взвода охраны, срезая заодно и тех, кто поднимался навстречу бегущим, норовя их остановить.
Наблюдая эту картину, Штырь отдыхал душой, многократно возблагодарив себя за воровской фарт и собственную предприимчивость.
— Фреи позорные! По своим лупят! — проникаясь злорадным торжеством, шипел он, явно рассчитывая на благодарность от Скока.
— Ты молоток, Штырь. Просек все как надо, — с льстивой угодливостью залебезил Скок. — Надо рвать когти отсюда, пока не поздно. Не климат нам в штрафном. Комбат, собака, всех загробит, никого не пожалеет.
Во вчерашнем бою Скок по глупости увязался за бывшим дружком Барыгой и не чаял, как жив остался. Штырь воспользовался настроениями Скока, одарил нежданным покровительством. Ему нужен был напарник, которого он собирался использовать втемную и который до самого последнего момента не должен был ни о чем догадываться. Он всячески подогревал в сообщнике веру в себя как в авторитетного вора, который обязательно найдет выход из положения.
— Держись меня — уйдем!
Скок не утерпел, решил открыться в тайной задумке. Да и момент подходящий.
— Рванем запалы между пальцев?
Штырь другого от него и не ожидал: вполне по уму. Сплюнул презрительно.
— Ты еще ногами предложь поголосовать. Тоже впечатляет.
