— Мне понравилось, — сказал он, совсем как тот Мэтью, за которого она выходила замуж. — Даже не ожидал. Меня переполняли мрачные предчувствия.
— Нужно было сказать мне, дорогой.
— Знаю, но нельзя же нагружать тебя всеми моими проблемами.
— Можно, — с неожиданной горечью возразила Мишель. — У меня достаточно широкие плечи.
Он с тревогой посмотрел на нее, сел рядом и взял за руки.
— В чем дело, любовь моя? Что-то не так? Ты за меня рада, я знаю. Эта программа может стать началом целой серии. Мы разбогатеем, хотя это тебя точно не волнует. Так в чем же дело?
Ее прорвало. Она больше не могла держать это в себе.
— Почему ты никогда не говоришь, что я толстая? Почему ты не говоришь мне, что я жирная, раздувшаяся уродина? Я не женщина, а огромный, жирный мешок плоти. Я сказала, что у меня достаточно широкие плечи, — надеюсь, у тебя тоже, чтобы выдержать то, что ты сейчас услышишь. Моя проблема — мои размеры. Ужасные, гигантские, отвратительные размеры.
Мэтью смотрел на нее, но с растерянностью, а не с ужасом. Его бледное, худое, морщинистое лицо аскета смягчилось от прилива нежности.
— Дорогая моя, — сказал он. — Дорогая, любимая. Ты мне поверишь, если я скажу, что не замечал этого?
— Ты не мог не замечать. Ты умный человек, тонко чувствующий.
— Что заставило тебя так думать, Мишель?
— Не знаю. Я дура. Хотя… нет, знаю. Это Джефф, Джефф Лей — каждый раз, когда мы сталкиваемся, он отпускает шутку насчет моего веса. Сегодня утром, например, он сказал, что я «пополняю запасы», а вчера… нет, дорогой, я не могу это повторить.
— Может, мне следует с ним поговорить? Сказать, что он тебя обижает? Мне нетрудно. Ты же знаешь, каким агрессивным я могу быть, если меня раздразнить.
Мишель покачала головой:
— Я не ребенок. И мне не нужен папочка, чтобы приструнить соседского мальчишку. — Она улыбнулась, и улыбка преобразила ее лицо. — Никогда так не относилась к людям, но его… я ненавижу. По-настоящему. Ненавижу. Понимаю, что он этого не заслужил, но ничего не могу с этим поделать. Расскажи мне о съемках.
Мэтью рассказал. Она делала вид, что слушает, и одобрительно качала головой, но думала о своей глубокой неприязни к Джеффри Лею, о своей уверенности, что он мелкий жулик, и гадала, хватит ли у нее смелости предупредить Фиону. Как предупредила бы мать. Нужны ли людям подобные предупреждения? Неизвестно. Только она не мать Фионы, и это существенно меняет дело.
Приготовив еду для Мэтью (чай без молока, «Райвита», две дольки киви и двенадцать поджаренных без масла орешков арахиса), она поднялась на второй этаж, держась за перила обеими руками и тяжело дыша, и вошла в ванную. Весы предназначались для Мэтью. Мишель встала на них. Как радовались они оба, когда на прошлой неделе Мэтью взвешивался, и весы показали больше семи стоунов[29] — были времена, когда стрелка дрожала около цифры «шесть». Мишель скинула туфли и посмотрела на свои ноги. Они
Поначалу Мишель не решалась взглянуть. Нужно себя заставить — в этом весь смысл. Она медленно опустила закрытые глаза, заставила себя открыть их. Потом с тяжелым вздохом отвела взгляд от цифр, показывавших килограммы и фунты. Ее вес в три раза больше, чем у Мэтью.
Что с ней случилось? Что толкнуло ее на этот поступок? Случился Джефф Лей. Мишель улыбнулась. Глупо думать, что человек, которого ты ненавидишь, принес тебе пользу. А он действительно принес пользу. Надев туфли, Мишель спустилась в кухню и выбросила в мусорное ведро продукты, приготовленные для вечернего чая: большую булочку с клубничным джемом (за неимением пончиков), два шоколадных печенья и ломоть фруктового пирога.
Глава 12
Самое ужасное, что она начала хотеть Джимса. По-настоящему. Совсем не похоже на чувство, которое Зилла испытывала к нему в юности. Тогда это был просто зуд, смешанный с обидой на то, что он единственный из знакомых мальчиков остается к ней безразличен. Одного этого оказалось достаточно, чтобы она попыталась его соблазнить. Но теперь все изменилось.
Как ни странно, желание оказаться с ним в постели совпало с разочарованием. Когда они просто виделись раз в несколько недель, пропускали по стаканчику и вспоминали прошлое, Зилла могла бы назвать Джимса своим лучшим другом. Совсем другое дело — жить вместе. Стала очевидной его раздражительность, эгоизм и абсолютное безразличие — в отсутствие посторонних — к тому, есть она рядом или нет. Когда кто-то приходил — например, один из коллег-парламентариев, — Джимс демонстрировал нежные чувства: брал за руку, заглядывал в глаза, называл «дорогая» и, проходя мимо стула, на котором она сидела, останавливался и целовал в шею. Наедине же едва удостаивал словом. Но холодность в сочетании с внешностью — элегантностью, мрачным изяществом и большими темными глазами в обрамлении черных, похожих на девичьи, ресниц — лишь усиливала его привлекательность. Похоже, с каждым днем ее влечение только усиливалось.
На Мальдивах стало еще хуже. Они занимали номер с двумя спальнями и двумя ванными, но Джимс редко бывал здесь, проводя ночи в номере 2004, где поселился Леонардо. Не забывая об осторожности, он иногда возвращался в восемь, чтобы в девять часов, когда официант приносит завтрак, в белом махровом халате сидеть напротив нее за стеклянным столиком на балконе.
— Интересно, зачем ты это делаешь? — заметила она.
— Затем, что неизвестно, кто еще может жить в этом отеле. Откуда ты знаешь — может, та рыжеволосая женщина, которую мы вчера видели на пляже, журналист? Или та молодая пара — девушка, что загорает топлес, и ее юный друг, — может, они из газеты? Неизвестно. Я должен быть начеку.
Большинство женщин были бы счастливы, подумала Зилла, если бы их мужья могли говорить о молодой девушке с обнаженной грудью без похотливого блеска в глазах и хрипотцы в голосе. По утрам Джимс располагался на топчане среди серебристого песка, а рядом устраивался Леонардо. Зилла тоже присутствовала — на третьем топчане. Если она протестовала, заявляя, что предпочла бы поплавать в бассейне или прогуляться по деревне, Джимс напоминал ей о причине их брака. О том, почему дал ей два дома, почти неограниченную возможность тратить деньги, новую машину, одежду и уверенность в будущем. Кроме того, говорил Джимс, он стал отцом ее детей. Зилла начала понимать, что скорее нанялась на работу, чем вышла замуж, пожертвовала свободой в обмен на материальные блага.
Леонардо работал в Сити на биржевого маклера и в свои двадцать семь считался рисковым игроком. Его предки по линии отца на протяжении последних ста пятидесяти лет считались активными сторонниками консерваторов, и он был помешан на политике не меньше Джимса; они целыми днями обсуждали историю консервативной партии, процедуры Палаты общин и личности парламентариев, рассказывали истории из жизни Маргарет Тэтчер или Алана Кларка. Леонардо был очарован автобиографией Джона Мейджера и постоянно читал Джимсу выдержки из нее. Зилла с горечью подумала, насколько отличаются их беседы от представлений партийных бонз, с которыми она встречалась, о манере общения геев.
Она тоже беспокоилась. В том, что касалось его расхваливаемой роли, как отца Евгении и Джордана, дальше заявления о любви к детям дело не пошло. После возвращения из Борнмута Джимс почти не разговаривал с ними. На замечание Зиллы он ответил, что через несколько месяцев собирается определить Евгению в школу-интернат. Потом они наймут няню, которая будет постоянно жить у них, и превратят четвертую спальню в детскую. Зилла не рассказала ему о Джерри. Считалось, что они не были женаты и у него нет никаких прав на детей. А что, если Джерри попытается забрать их? Если он снова станет угрожать разоблачением — ведь она вышла замуж, не разведясь с предыдущим мужем? Это так несправедливо!
