Телевизионная программа стала последней каплей — Зилла поняла, что битва проиграна. В «Сады аббатства» она вернулась на такси. Было только девять часов. Дети смотрели телевизор, и она узнала канал, на котором недавно появлялась сама.
— Ты специально? — спросила Евгения. — Плакала и упала?
— Конечно, нет. Я была расстроена.
— Что он имел в виду, когда говорил о трагической смерти твоего первого мужа?
Зилле не приходило в голову, что дети будут смотреть эту программу и из нее таким ужасным образом узнают о смерти отца. Глядя в красивое, встревоженное, укоризненное лицо дочери, она поняла, что ребенок знает, но все равно не могла признаться ей. Не
— Вот почему мы его не видим, — заключила Евгения.
— Я расскажу тебе потом, обещаю.
— У тебя все лицо в туши.
Зилла сказала, что сейчас умоется, и спросила, где Джимс.
— В постели. Он не ушел и не бросил нас одних, если ты об этом думаешь.
Она хотела сказать дочери, чтобы та не смела разговаривать с ней таким тоном, но не решилась. Зилла с ужасом подумала, что боится своего семилетнего ребенка. Тем не менее это правда. А что будет, когда Евгения подрастет? Будет вертеть матерью, как захочет, станет главной в доме. Уиллоу Коттедж, Лонг-Фредингтон, Дорсет. Зилла поняла, что придется туда возвращаться. Консультироваться с адвокатами не имеет смысла. Джордан снова заплакал. Наверное, сын хныкал давно, все время, пока она разговаривала с Евгенией, но Зилла настолько привыкла к его плачу, что уже не замечала. Через час они должны быть на приеме у детского психолога.
— Мы никогда ее даже не видели, — возмущенно сказала Мишель. — И понятия не имеем, кого вы имеете в виду. Бездомная женщина никогда не спала на клумбе перед нашим домом.
— Не бездомная, Мишель, — поправил ее мистер Уголовный Розыск. — У нее был дом. В этом-то все и дело. На Джакарта-роуд. А вы, Мэтью? Вы ее помните?
Когда пришли полицейские, Мэтью писал свою колонку для газеты. Они не предупредили о своем визите. В голову невольно приходила мысль, что полиция рассчитывала застать супругов Джарви врасплох. Возможно, планирующих следующее убийство или избавляющихся от орудия преступления.
— Я старомодный человек, — сказал он, — и предпочитаю, чтобы вы не называли нас с женой по имени. Вы этого не делали во время нашей первой беседы, и мне ничего не остается, как прийти к выводу, что с тех пор по какой-то причине мы лишились вашего уважения.
Мистер Уголовный Розыск пристально посмотрел на него.
— Не буду, если это вам неприятно. Большинство клиентов говорят, что это создает дружескую атмосферу.
— Но мы не клиенты, правда? Мы подозреваемые. А что касается вашего вопроса, то я не помню миссис Дринг. Насколько мне известно, я ее никогда не видел. Вы удовлетворены?
— Мы хотели бы осмотреть дом.
— Нет! — не задумываясь, вскрикнула Мишель.
— Мы можем получить ордер, миссис Джарви. Ваш отказ просто приведет к задержке.
— Если моя жена согласна, — устало сказал Мэтью, — я не буду возражать.
Мишель пожала плечами, потом кивнула. Неделю назад она не могла представить, чтобы их с мужем подозревали в насильственном преступлении, но теперь без особого труда поняла, какими глазами должен смотреть на них мистер Уголовный Розыск. И даже воображала их с Мэтью портреты в галерее казненных злодеев, которую кто-либо соберет в будущем. Преступная парочка: он худой, словно скелет, с лицом, похожим на череп, как у Эйхмана или Кристи, человек, который намеренно морит себя голодом и зарабатывает на жизнь статьями об анорексии, — и она, колыхающаяся груда сала с обманчиво красивым лицом, утопающим в складках жира. На эти образы самой себя и обожаемого мужа, нарисованные воображением Мишель, никак не влиял тот факт, что после начала телевизионного проекта Мэтью с каждым днем ел чуть больше, а она сама после первого появления полиции не могла проглотить больше дольки фруктов и кусочка цыпленка. Мишель по-прежнему представляла себя и мужа гротескными фигурами.
Начался обыск. Четверо полицейских распределились по дому. Они не говорили, что ищут, а никто из супругов Джарви не снизошел до расспросов. Утром прошел дождь, но день был теплым и солнечным. Мишель и Мэтью вышли в сад, который — перед домом и позади него — представлял собой просто лужайку, окруженную кустами без цветов, и, взявшись за руки, сели на подвесную скамейку. Оба молчали, но думали о Фионе.
Соседка ушла на работу в восемь тридцать, как обычно. Теперь Мишель считала ее легкомысленной. Несмотря на то, что они с Мэтью влюбились друг в друга с первого взгляда, она отказывалась верить в искренность чувств Фионы к человеку, знакомство с которым было таким недолгим. И какому человеку! А теперь Фиона отправилась в свой банк зарабатывать деньги для себя и клиентов, даже не подумав о людях, которых объявляла своими друзьями и на которых навлекла подозрения. Наверное, ей некуда девать деньги, потому что при последней встрече Фиона сказала, что возместит убытки двум женщинам, которые пострадали от Джеффри Лича. Мишель больше не верила, что соседка раскаивается в своем поступке, и нисколько не удивилась бы, если бы та, увидев по телевизору репортаж об убийстве Эйлин Дринг, позвонила в полицию и сообщила, что Джарви знают погибшую женщину. Они знакомы с обеими жертвами — не слишком ли много совпадений?
Когда обыск закончился, Мишель и Мэтью вернулись в дом. Разумеется, ничего подозрительного полиция не нашла.
— Мы с вами свяжемся, — сказал мистер Уголовный Розыск. — У нас еще остались кое-какие вопросы.
Мишель чувствовала себя так, как после ограбления. Дело не в проникновении в дом, а во вторжении в личную жизнь, в осквернении того, что ей представлялось святым. Она представила, как полицейские роются в ее белье, хихикая над размером бюстгальтеров и трусиков. Рассматривают рентгеновские снимки позвоночника и тазобедренных суставов Мэтью, сделанные по настоянию врача, предположившего, что кости становятся хрупкими. Удивляются фотографиям из свадебного альбома. Дом уже никогда не будет прежним. Они с Мэтью начинали здесь семейную жизнь, исполненные счастья и надежд.
Мишель пошла на кухню и стала готовить ленч для мужа. Ей самой есть совсем не хотелось. Мэтью подошел к ней.
— Я тебя люблю.
— Я тоже тебя люблю, дорогой, — ответила она. — А все остальное неважно.
— Спасибо, — сказал Джимс. — Очень мило с твоей стороны.
Он очень удивился, когда Евгения принесла ему кофе в постель. Напиток был так себе: кипяток, растворимый кофе и сухое молоко. Тем не менее Джимс был тронут, и у него мелькнула мысль, что, сложись все иначе, он мог бы со временем подружиться с падчерицей. По крайней мере, у нее есть мозги — в отличие от матери.
— Мама ушла на какое-то интервью, — сообщила Евгения.
— Ну, это не новость.
Евгения рассмеялась, и Джимс, к собственному удивлению, последовал ее примеру. А он уже думал, что никогда не улыбнется. Значит, Зилла ушла — вне всякого сомнения, чтобы вылить на него очередную порцию грязи, — и оставила на него детей, даже не предупредив. Придется за ними присмотреть. Выбора все равно нет. Но в последний раз.
Джимс слышал, как она вернулась. Он знал Зиллу очень давно и по звуку закрываемой двери и шагам в коридоре мог определить ее настроение. Судя по звукам, это было отчаяние. Джимс повалялся в постели еще полчаса, потом встал и принял ванну, долго нежась в горячей воде. Куда на этот раз отправилась Зилла с детьми, он не знал, да и не хотел знать, но подождал звука захлопывающейся двери и гудения лифта, прежде чем войти в гостиную. Тщательно оделся — впрочем, как всегда. Ну и угораздило же его
