мамы деньги на те тупоносенькие замшевые ботинки на манке, которые она видела в комиссионном. Прекрасные ботинки для путешествия по Канаде. Пешком в лесах очень трудно, сплошные выбоины и корни, да еще холодно, она обязательно должна уговорить маму купить ей хорошую верховую лошадь, и кто там, наверное, Жоффрей зовет, зовет, зовет ее за темными стволами деревьев. Розка спит, и ноги ее под одеялом идут, идут, идут куда-то.
Наверху на красной растяжке, которая в темноте казалась черной, крупными белыми буквами было написано: «Вперед к олимпийским рекордам!», а на воротах висела аккуратная табличка «Стадион закрыт на реконструкцию». Подтверждением чернела жирная точка мощного висячего замка.
– Молодцы! – сказал мальфар искренне. – Правильное решение!
– Дырку в заборе заварили, – доложил Вася, – а только эти все равно поблизости бродят. Собачники. И эти, которые бегом от инфаркта. Я тут две ночи уже хожу, распугиваю. Не помогает.
– Дурни у вас в городе, – мальфар и сам, как собака, потянул носом воздух, – и собаки дурные. Ни одна нормальная собака сюда не сунется. Чуешь?
Вася принюхался, но ничего, кроме прелой листвы и соли с моря, не унюхал.
– А там что? – Мальфар показал на темную на фоне неба уступчатую громаду.
– Санаторий «Чайка». Дальше пара кафешек. И ботсад. Старый, университетский. Новый, тот на другом конце города, там рядом трасса, неприятно. Вот он здесь и окопался. Стадион. Ботсад. Его профиль.
Вася чиркнул спичкой.
– Не кури, – мальфар стоял, нахохлившись и приподняв острые плечи, – мешаешь…
Вася послушно затушил папиросу в ладони.
– И что будем делать, пан Романюк?
– Ждать, – кивнул мальфар, – там, в тылах, что? Кусты?
– Да, – с сомнением сказал Вася, – туда лучше не соваться, там обычно всякие уроды сидят.
– Ты кого больше боишься? Вендиго или уродов?
– Да никого я не боюсь, – с досадой ответил Вася, – драться неохота.
– Так и не дерись, – равнодушно сказал мальфар.
В тылах обнаружилась грубо сколоченная лавка на двух сосновых полешках, рядом валялись битые бутылки и еще какой-то мусор, но поблизости никого не было, даже вечных алкашей, кротко распивающих здесь на троих.
– Газету бы постелить, что ли, – проворчал мальфар.
– Да нет у меня газеты, – досадливо отозвался Вася, – откуда?
– Что ж ты, такой политически не подкованный?
– Я настолько подкованный, что мне и газеты читать не надо. Не боитесь?
– Какой смысл, ото, бояться, пока не началось? А когда начинается, бояться вообще смысла нет.
– Логично, – согласился Вася.
Ему хотелось спать и одновременно хотелось курить, и он для успокоения ощупывал в кармане папиросную пачку.
По кустарнику прошла влажная ладонь ветра.
– Началось?
Он увидел, что белые звезды побледнели, уплотнились, стали совсем огромными, и целые созвездия их понеслись, стронувшись с места, за крыши домов, и только потом понял, что это чайки.
– Ты это, – сказал мальфар негромко, – видишь меня?
Вася его действительно видел – сутулую фигуру в
– Ага.
– Ну, так держись рядом. Это тебе не бусиэ пугать.
Небо, после того как звезды сорвались с места и ушли, стало беззвездным. Залитое муторным мерцающим светом, оно расползалось, как гнилая материя.
– Видишь меня? – повторил мальфар.
– Да, – сказал Вася сквозь зубы, – вроде.
«Ух, и здоров же, – успел подумать он с восхищением, – я так не умею».
Каждый раз все здесь было не таким, как прежде, и Вася не уставал гадать, то ли он сам тому причиной, то ли здесь действительно нет ничего устойчивого; сейчас вокруг была заснеженная пустая равнина, мертвый холод ел пальцы и уши, верхушки сосен раскачивались от ветра и медленно двигались взад- вперед, размазывая по небу темные полосы.
– Ты смотри-смотри, – сказал мальфар; из его рта вырвалось белое облачко пара.
Таким же мертвым холодом тянуло откуда-то справа, он оглянулся и увидел огромную черную тень, дыру во мраке; два круглых фосфорных глаза медленно поворачивались вместе с головой. Загребая передними лапами, как медведь, создание двинулось к ним, и тут мальфар сильно и страшно ухватил Васю костистыми пальцами за запястье и дернул, и Вася еле успел увидеть бледное, почти человечье лицо, ощупывающее воздух вытянутым рыльцем.
Потом все исчезло; черные деревья в какой-то момент уменьшились и вновь стали кустами, мимо скамейки потянулась светлая галечная тропка, и только ощущение холода осталось…
– Вон какую дырищу вырыл, – сказал мальфар, отряхиваясь. На сукне под его ладонью вспыхивал и гас осевший иней. – Сичас сюда полезет.
Он мягко отстранил Васю ладонью, как бы заводя его себе за спину, и Вася послушался, потому что спорить ему было не положено.
Кусты раздвинулись.
Здесь, в этом мире, оно было поменьше – с очень крупную собаку или маленького медведя, и морда, насколько успел заметить Вася, была медвежья, а вот из мохнатых лап торчали разбухшие человечьи пальцы, и они, эти пальцы, тискали и мяли палую листву у обочины.
– Ночь темна, ночь пышна, сидишь ты на коне буланом, на седле соколином, замыкаешь ты коморы, дворцы и хлевцы, церкви и монастыри, и киевски престолы, замкни моим ворогам губы и губища, щоки и пращоки, очи и праочи… – глухо бормотал мальфар, и зверь перед ним топтался на месте и никак не мог прыгнуть.
Холодным ветром потянуло из дыры, и Вася поежился. Страшный холод, липкий, сладковатый, удушливый запах.
Внезапно зверь поднялся на задние лапы и вновь стал неожиданно большим, потом совсем маленьким. Ворочая пастью, он проговорил что-то почти человечьим голосом, а потом отпрыгнул назад, в клубящуюся мутную дыру за спиной.
– Ох ты, – сказал Вася и сел на корточки. Его замутило, и он виновато прижал руку к губам.
– Да, – согласился мальфар, – такого я еще не видел.
– Удалось, Стефан Михайлович?
– Что?
– Вытолкнуть его, ну…
– Нет. – Мальфар вновь отряхивался, словно на его
– Так что же делать?
– Так не знаю я, – печально сказал мальфар, – ты чуял, что он кричал такое?
– Нет. Черт, как человек, прямо.
– Он кричал: «Роза!»
Фонари погасли, лишь название санатория «Чайка» тускло светилось синим неоновым светом. Рядом с названием светился стилизованный контур чайки. Чушь какая-то, подумал Вася, разве чайки синими бывают?
– Почему, Стефан Михайлович? Почему он за нее взялся?
– За девку? Непонятно. Но крепко взялся. Не отпускает, только о ней и думает, или что он там.
– Я спрашивал. И Лена спрашивала. Ничего. Абсолютно же ничего, не бегает, не голодает. Они сейчас все почти на диете сидят, дуры. Но эта вроде нет.
