– Как крикнете: «Мотор!» – я начну, – бросил москвич на ходу.
Вася пристроился на скамейке, чувствуя себя неуютно. Столько народу, ну не полезет же он, уговаривал он себя. Потом пентаграмма же.
– Давай! – крикнул майор.
– Мотор! – крикнул человек в кепочке и темных очках, слишком похожий на кинорежиссера.
На площадке забил барабан. Вася покрутил головой, пытаясь понять, откуда идет звук и где прячется неплохой, кстати, ударник, но потом он понял, что они пустили запись.
Москвич плясал у тотемного столба, причем, надо отдать ему должное, плясал он здорово, чистый Махмуд Эсамбаев, единственный в стране человек, которому, по слухам, официально разрешили многоженство. Все было каким-то одновременно настоящим и фальшивым, и от этого Вася чувствовал себя неуютно. Кровь, которой вымазан был тотемный столб, была настоящая, но со станции переливания крови, убор вождя настоящий, но из музея, сам вождь ненастоящий, но танец настоящий, и музыка настоящая, но музыканты ненастоящие… Если вдуматься, рассуждал Вася, то и сами эти твари не очень настоящие, их делаем настоящими мы. Он все правильно делает, настоящие – это мы.
Ритм мягко бил в виски, и москвич плясал, перья тряслись, хороший ритм, правильный, вообще хорошо тренирован, зараза, вон мышцы как рельефно вырисовываются. Орел на груди подрагивал, словно парил над землей, специалист по Новому Свету, надо же, специально все под это заточено, и пластика, и реквизит, и практику вон в Америке проходил. Эх, посмотреть бы на эту Америку одним глазком!
Темнело, вороны с воплями снялись со своих насиженных мест и черной тучей полетели на ночевку в скверик рядом с вокзалом, где они сидели вечерами, облепляя деревья, точно чудовищные черные наросты, заляпывали выщербленную плитку тротуара белым пометом.
Одно-единственное облако на краю неба горело чистым рубиновым светом. Потом в небе появился пролом. Вася видел этот пролом и наверняка тот, кто плясал на площадке, а солдатики растерянно переглядывались по сторонам, не понимая, откуда нахлынула такая тоска и жуть. Камера покосилась на своей треноге, растопырившись, как паук-сенокосец, барабанный ритм стал глуше и громче, пролом в небе содрогался и корчился ему в такт. Барабан бил, и с каждым ударом темная фигура, вываливаясь из пролома, как тесто из квашни, росла и росла.
– Вот же зараза, – пробормотал Вася почти восхищенно, – ему понравилось!
Человек на площадке плясал, по голой, мокрой его груди плясали отсветы огня, и Вася понимал, что он не может остановиться.
– Вот сучара, идиот, столичный пижон, – сказал Вася сквозь зубы, боком пробираясь к «уазику» и машинально чертя охранительные знаки…
Магнитофон крутился, кассетник, хороший импортный «Грюндиг», его контуры дрожали, расплывались в барабанном ритме, словно сам воздух плясал и подпрыгивал. Вася увидел, что его собственные руки тоже ходят ходуном в ритме барабана.
– Ах ты, сволочь, – бормотал Вася, – сволочь, сволочь, сволочь…
Он потянулся к магнитофону и потянул за провод. Но и отключенный, магнитофон продолжал работать, уханье стало глуше, глубже, и Васе не хотелось смотреть, что делается на площадке. Он долго примеривался, но все же ухватил магнитофон и, подняв его на вытянутых руках, размахнулся и швырнул о землю. Магнитофон разбился неожиданно легко, рассыпались в стороны пластиковые брызги, какие-то пружинки, лента из кассеты размоталась и поползла сама собой, как черная змея. Вася осторожно отпихнул ее ногой.
Наступила глухая ватная тишина.
Вася, пригнувшись, выглянул из-за «уазика».
Края пролома в небе срастались, словно куски радужной пленки на поверхности воды, примыкая друг к другу, так и не слившись в единое целое. Никто не обращал на это внимания; люди, подумал Вася, вообще мало что замечают вокруг себя, только то, что непосредственно касается их самих. За некоторым, впрочем, исключением.
Товарищ майор сидел на красном гравии стадиона, мягкий, словно из него вынули все кости. Вокруг потрескивали и шипели прогоревшие костры. Идол на черном столбе ворочал белыми глазами.
Вася подошел поближе. Наверное, надо было протянуть руку, помочь москвичу встать, но Васе почему- то остро не захотелось этого делать, и над причиной этого нежелания он раздумывать не стал. Просто не подал руку, и все.
Майор, покряхтывая, встал сам. Вася вдруг подумал, что он гораздо старше, чем кажется.
– Черт, что это было? – спросил он в пространство.
– Это он, – сказал Вася. Называть тварь по имени ему не хотелось.
– Ничего не понимаю, – сказал москвич растерянно, – стандартная процедура. И для Северной, и для Мезо. Утвержденная министерством.
– Ложил он на ваше министерство, – с удовольствием сказал Вася, – он тоже умеет работать с людьми. А транс – штука обоюдоострая. Он жиреет с этой вашей стандартной процедуры.
– Этого не может быть. – Москвича знобило, и он накинул на плечи замшевую куртку с бахромой по швам.
– Может. Ваша стандартная процедура вовсе не предназначена для того, чтобы его извести, неужто не ясно? Она – чтобы договориться. Умаслить его.
Вася поглядел на столб, на растерянных людей, на темную тень, набухшую над стадионом, которой они не видели, но чуяли каким-то шестым чувством; что-то не так, отчего-то вокруг плохо и неуютно и тянет резким холодным ветром. И еще наверняка они ощущали пустоту под ложечкой, подступающий ужас пустого ледяного дома.
– Он когда-то был богом, пока не стал лесным духом. Богом большого народа. Богом голода. Богом урожая. Это ведь, в сущности, одно и то же. Ему приносили жертвы. Он бегал с людьми. Он вспомнил. Вы его все равно что домой позвали.
– Это ваши домыслы. – Москвич уже пришел в себя, но вид у него был растерянный.
– Ладно, – устало сказал Вася, – я пошел.
Он развернулся, сунул руки в карманы и побрел прочь, отшвырнув мыском драного кеда тлеющую паклю.
– Задержитесь, – сказал ему в спину москвич.
– А хрен вам, – отозвался Вася, но тем не менее обернулся.
– Вы же сибиряк, серьезный, ответственный человек. Ведете себя как маленький.
– Я очень серьезный человек, – сказал Вася, – и ответственный сибиряк. Поэтому дальше вы уж как- нибудь сами.
– Вы тут, на местах, вообще о себе много понимаете.
– Куда уж больше, – безнадежно сказал Вася, направляясь к выходу.
У проходной солдатик отошел в сторону, уступая ему дорогу.
– А вы тоже артист? – спросил он с любопытством.
– Артист, артист, – устало сказал Вася.
– А где вы снимались?
– Да практически везде. Я дублер. Незаметный герой экрана. «Место встречи изменить нельзя» смотрел?
– Ага, – сказал солдатик, – нас водили. На премьерный показ. Всей ротой.
– То место, где автомобиль в реку падает, видел?
– А, это когда за Фоксом погоня?
– За рулем я был, – сказал Вася.
– А это чего будет? Про индейцев?
– Ага… Совместно с югославами. Отснимем, а потом на натуру поедем.
– Здорово, – завистливо сказал солдатик, – а классные у них спецэффекты, мне на минуту аж дурно стало.
Вася шел, оглядываясь по сторонам; холодный ветер, раньше времени уносящий листья с деревьев? Сгущения мрака в провалах между фонарными столбами? Ртутный липкий свет, проливающийся с неба? Покупатели, теснящиеся у прилавков гастронома, вываливающиеся из дверей,
