прижимая к груди какие-то банки и свертки?
Реальность, сдвинувшись с места, не ушла далеко, все было как всегда… наверное, как всегда. Резкими птичьими голосами переговаривались две дворничихи над кучкой желтых листьев у кромки тротуара, у газетного киоска усталый мужчина в сером пальто покупал «Известия» и «Спутник кинозрителя», а надо всем этим вечернее небо, в котором перемещаются жирные радужные пленки, и трещина между ними все ширится, ширится…
Небольшая рыжая собака, сидевшая около ступенек гастронома, подняла вверх острую мордочку и горько завыла…
Вахтерша общежития симпатизировала Васе – она кивнула ему и потянулась за ключом.
– Баба Зина, вы Романюка не видели? Ну, вселился такой…
– Видела, – поджала губы баба Зина, – он, между прочим, женщину привел. Я говорю: «Нельзя!», а он говорит: «Можно!» Я – «не положено», а он, как-то так получилось, ее под ручку, ключ взял и до свиданья! – Она растерянно развела руками, удивляясь своей покладистости, – и долго уже, между прочим, Васенька. А ведь не положено.
– Скоро конец света, баба Зина, – сказал Вася, – плюньте.
– Вести себя надо прилично, – сказала баба Зина, – тогда и конца света не будет.
Вася вздохнул и уселся в продранном кресле рядом с конторкой и плакатом с планом эвакуации. Голова была пустой, как воздушный шарик.
– Распустились все. И молодежь распустилась. И ты, Васенька, распустился, – продолжала ворчать баба Зина.
Романюк спускался по лестнице под руку с Петрищенко, и та, увидев Васю, вроде даже попыталась выдернуть руку, но передумала и заметно покраснела.
Вася поднялся на ноги.
– Ах, Вася, – нелогично сказала Петрищенко, – не ожидала тебя тут увидеть.
«Я вас тоже, Лена Сергеевна», – чуть не сказал Вася, но вместо этого сказал:
– Здрасте.
– Виделись уже, – нелюбезно заметил Романюк.
– А почему ты не на полигоне? – спросила Петрищенко, перейдя на начальственный тон и тем самым отметая личные разговоры.
– А все на сегодня, – сказал Вася.
– Ну и как? – Петрищенко, похоже, было все равно, спрашивала она больше для порядка, похоже было, что все связанное с работой ее не особо волновало. – Получилось?
– Вот, хреново, Лена Сергеевна, – честно сказал Вася, – но вы идите, идите. Я тут подожду. Стефан Михайлович вас проводит, а я тут подожду. Его.
Мальфар неопределенно хмыкнул, но, по-прежнему держа Петрищенко за локоть твердыми пальцами, прошел к двери, пропуская ее впереди себя. Вася опять уселся в кресло и даже задремал. Во сне он видел разверзающееся небо и страшную пухнущую тушу, вываливающуюся из пролома.
– Так я тебя слушаю, – сказал Романюк. Он возвышался над сидящим в кресле Васей и оттого казался очень большим.
– Он растет, – сказал Вася.
– А ты чего, ото, ждал?
Мальфар придвинул к креслу не менее потертый стул и сел. Все равно он казался выше.
– А я думал, вдруг москвичи справятся. Деловые ребята. Фартовые. Этот их, спец, надел перья, татуировка на груди, е-мое. Ну вот…
– Он что, плясал перед ним? – удивился Романюк.
– Плясал. И столб кровью мазал.
– Кровью? – тихо переспросил мальфар.
– Ну, все путем, на станции переливания, вы не думайте…
– Он кормил эту тварь кровью? Он что, ото… идиот?
– Это утвержденная методика, – печально сказал Вася. – Вы, вообще, на улицу выходили, Стефан Михайлович?
– Сейчас, ото, выходил.
– Ну?
– Ну вырос. Давит. Еще будет расти.
– Что будем делать, Стефан Михайлович? – Вася покосился на бабу Зину. Баба Зина закуталась в платок и включила электроплитку, тем самым пренебрегая нормами противопожарной безопасности.
– А ничего, – сказал мальфар, – уезжаю я. И Лену увезу.
– А остальные?
– А что – остальные? – холодно спросил мальфар. – Это, ото, их дело. С этой землей такое вытворяли, она и не такую тварь прокормит. Ты ж сам чуешь, больное тут все, дышать трудно. Я бы на твоем месте, Вася, вещички собрал, да и в поезд. Домой, в Сибирь. Туда он не пойдет. Там своих хватает.
– Угу, – сказал Вася и посмотрел на свои руки. Руки почему-то были в жирной саже. – А только не уедет Лена с вами, Стефан Михайлович. Вы ж мальфар, серьезный человек, а сами себя обманываете. Куда она денется? У нее дочка тут, мама параличная… Это морок, Стефан Михайлович, и у вас морок. И у нее. Пройдет. Не уедет она.
– Не твое, ото, дело.
– Снимут ее, это козлу понятно. С должности снимут. Но уехать – не уедет, нет.
– Так оцепят тут все, – сказал мальфар неуверенно, – такое начнется… оцепят и не выпустят, и нехай тут все друг другу глотки поперегрызают.
– А вам и дела нет?
– Ну как нет? Все ж люди. Только они его сами позвали. Громко позвали. Уже поколение сменилось, а эхо все длится. Ты думаешь, почему он сюда пришел? Ото. Это люди все забывают быстро, земля забывает долго. Или не забывает никогда. Земля, Вася, тоже может с ума сойти.
– Ладно, – сказал Вася, – хрен с вами. Пойду.
Он поднялся и споткнулся о собственные ноги.
– Вот черт, две ночи не спал…
– Это ты зря, – скучно сказал мальфар. Ему было неловко от собственной правоты, и он сгорбился на стуле, и как-то не верилось даже, что он только что собирался увезти женщину. – Нет на него управы. Здесь – нету.
– А и плевать, – сказал Вася.
– Ты здесь чужой, – сказал мальфар терпеливо, – и будешь чужим. Никто не возьмет тебя в родню, не примет в семью, не отдаст свою девку. По плечу будут хлопать, а сами нос воротить. Ты ж уехать хотел. Отработать и уехать.
– Ну, дык, – согласился Вася.
– Людей нельзя жалеть. Ты, Вася, не прав.
– Идиотский анекдот, никогда его не любил.
– Какой анекдот? – удивился мальфар. – Я говорю, людей чего жалеть? Все, что они делают, они делают сами. Себе. Люди. И своих богов. И своих врагов. Только люди, больше нет никого.
– Есть невинные.
– Вендиго жиреет, потому что ему приносят жертвы. Виновные – потому что есть невинные. Значит, невинные виноваты.
– Это казуистика, Стефан Михайлович.
– Слишком умный, ото, выискался. Ты понимаешь, чего просишь?
– Нет, – сказал Вася.
– Не велено, – сказал солдатик.
– Вы в списках посмотрите, – настаивал Вася.
Солдат посветил фонариком ему в лицо, и Вася зажмурился.
– Никому нельзя, – сказал солдатик, – и вообще, вы это… инструкция есть.
– Ты старшему своему позвони…
