– Я знаю.
– Кого?
Ему не хотелось отвечать, но он первый начал этот никому не нужный разговор.
– Жену, – сказал он.
– Вы так ее любили?
– Да, – сказал он. – Да. То есть я помню, что я ее любил. Да.
– Я думала, с такими, как вы, никогда ничего не случается.
– Со мной ничего и не случилось, – сказал он. – С ними вот…
Он помолчал.
– Я сидел за рулем. Малыш… четыре года ему было, попросился пописать, она вышла с ним, а он вырвался и выскочил на дорогу. Трасса. Его сшибло тут же. И ее, она сразу рванулась за ним. Сшибло… не то слово.
Он прикрыл глаза.
– Тестя пригласили, какой-то чиновник у себя в районе устраивал банкет, то ли по случаю защиты, то ли что-то еще. Почему он вдруг нас тоже позвал? Не помню. Почему мы согласились? Не помню. Как-то все получилось странно, нелепо, одно цеплялось за другое. Мы же могли оставить малыша дома, с бабушкой. Почему взяли? Я… я до сих пор думаю: а если бы я тоже выскочил тогда из машины? Почему я начал выбираться через пассажирское сиденье? Чтобы проходящие мимо машины не зацепили, не снесли дверцу? Разве это важно? Почему промедлил? Я, наверное, мог ее удержать. Если бы выскочил сразу, если бы тоже бросился – за ней. Под колеса. Но не успел.
– Почему не ребенка? – спросила Инна, глядя перед собой.
– Я пошел к тому человеку. Который может. Он мне сказал, ребенка нельзя. Не получится. Взрослый… помнит себя, каким он был, а ребенок… его очень трудно удержать. Я даже… обрадовался… подумал, что, если бы было дано выбирать, все равно выбрал бы ее. Она…
– Она была хорошая?
– Нет, – сказал он, тоже глядя перед собой в одну точку.
– Простите.
– Я сам виноват. Нельзя так любить. Но если я ее так любил, почему я тогда промедлил, Инна, почему?
Он помолчал.
– Когда я вспоминаю, то помню это чувство, знаете, словно это все было не на самом деле, словно понарошку или во сне, словно не окончательно, еще можно переиграть, я… просто сидел и смотрел, нет, я начал выбираться из-за руля, я же все равно тоже собирался… встать и отлить… но я выбирался через пассажирское сиденье, Инна, почему?.. Тесть выскочил на дорогу, прямо под машины, его не сбили каким-то чудом, он… несколько машин стояли нос к носу, ближе к обочине, на асфальте рассыпанное стекло, и еще красное, нет, не кровь, ее свитер, она была в красном свитере, он кричал, что посадит того, который… но тот был не виноват, это потом выяснилось, он был не виноват. Виноват малыш.
– Простите, – повторила она.
Вдалеке в черном небе пульсировало алое зарево. Чернобыль, подумал он, конечно же ему самое место здесь, где же ему еще быть.
– Что с нами будет, Инна? – спросил он тоскливо. – Что с нами будет?
– Ничего, – сказала она, нахмурившись. – Ничего. Теперь уже недолго.
Телега ехала уже меж холмов, серых, покрытых сухой спутанной травой, он вдруг увидел в одном из холмов квадратное прорезанное окошко, льющийся оттуда свет; кажется, горячий ветер даже донес обрывки смеха.
– А если, Инна, а если…
Он замолчал.
– Что? – спросила она шепотом.
– Она за это время изменилась так, что я ее не узнаю? Как мне понять, что это – она? Что женщина, которую я уведу отсюда, – это та самая, моя? Как?
– Если вы любите, вы обязательно узнаете, – твердо сказала Инна.
Такая долгая дорога, подумал он, а ведь еще обратный путь. Я думал, я выдержу. Если другие могут, то и я могу.
Холмы стали ниже, остроконечней, они были похожи на войлочные шляпы, из них торчали, словно сизые перья, столбы дыма, в каждом отсвечивало багрянцем полукруглое отверстие – то ли нора, то ли дыра. Их проводники, держа лошадь под уздцы, остановились, возбужденно переговариваясь, а из нор вылезали еще песьеголовые, двое подняли с телеги укрытое дерюгой тело и унесли его, кто-то увел лошадь, они стояли посреди странного города, растерянно озираясь. Инна прижимала к ногам чемодан.
– Туда, – сказал песьеголовый, толкнув его в спину.
В землянке горел огонь, он ничего не понимал в печках и очагах, но здесь было что-то уж совсем примитивное, грубо сложенное; еще один песьеголовый, нагнувшись, шуровал угли железной кочергой; когда песьеголовый повернулся к ним, стало видно, что это женщина, груди у нее были перетянуты крест- накрест поверх рубахи какой-то тряпкой.
Они сажают людей в ямы, вспомнил он слова девочки Любы.
Как знать, что произошло на самом деле? Страшные песьеголовые убили их проводников, мирных жителей, женщину и ее дочь и, возможно, старуху, которую он так и не видел? Или страшные ламии отвели глаза, заморочили голову, связали, собирались перерезать горло, а песьеголовые пришли и спасли? За рекой нет правды, подумал он, вернее, все, что происходит за рекой, – все правда.
Песьеголовый, который привел их, стоял, загораживая входное отверстие, откуда лился багряный приглушенный свет.
– Что теперь? – спросил он, стараясь говорить веско и равнодушно.
– Теперь плата, – сказал песьеголовый.
– Плата? Какая?
– Вы убили моего мужа, – сказала песьеголовая женщина, – он не сделал вам ничего плохого, а вы его убили. Зачем?
– Я вам не верю, – сказал он. – Вы зачем-то устроили это все. Нарочно. И я не верю, что здесь можно убить. За рекой нет жизни, а значит, нет и смерти.
– За рекой есть все, и даже больше того, пришелец, – сказал песьеголовый. – Ты пришел сюда за милостью, а где твоя милость?
– Я защищал беззащитных.
– Ты защищал убийц. Просто потому, что они приняли симпатичный тебе облик. Смотри, как ты легко убиваешь. Как легко решаешь, кто прав, кто виноват. Только потому, что у меня собачья голова на плечах, а у них – нет?
– Вы пытаетесь меня на чем-то поймать, – сказал он. – Запутать меня.
– А чего ты хотел? – пожал огромными плечами песьеголовый.
– Я хотел… – Он набрал в легкие жаркий сухой воздух с привкусом железа и пепла. – Я хотел… я пришел сюда за человеком. И я уйду отсюда с человеком. Я понимаю, вы сейчас изо всех сил стараетесь показать мне, что нет никакой правды, что все… неопределенно. Я не знаю, как у вас. У меня есть правда. Одна. Я пришел за своей женой, и я заберу ее. Вот так.
– Да ты философ, братец, – сказал песьеголовый.
– Нет, – сказал он.
Он прошел по земляному полу в угол и сел на корточки. Теперь он увидел, что в очаге на огне стоит горшок и в нем что-то кипит и булькает.
– Я вожу за плату, – сказал песьеголовый. – Ты знаешь?
– Я заплатил на той стороне.
– Не считается.
– Плата, – сказал он. – Хорошо. Но у меня только то, что с собой. Что вы можете у меня взять?
– То, что ты можешь нам дать. – Песьеголовый, пригнувшись, чтобы не задеть головой низкий потолок землянки, подошел к нему и сомкнул чудовищные когти у него на запястье. – Пойдем.
