вгляделся, понял, что это палка-палка-огуречик. Только голова у нарисованного человечка была с остренькими ушками-треугольниками, отчего напоминала собачью.
– Злая она, – сказал проводник. – Нехорошая. Погоди, еще выкинет какую-нибудь пакость, вот увидишь.
– Она несчастная. – Он чувствовал себя виноватым перед Инной и считал необходимым оправдывать ее.
– Ты ей, дуре, нравишься, – продолжал проводник. – А она тебя за это ненавидит. Знаешь, что она думает? Что ты – это такое испытание. Специально для нее.
– Откуда вы знаете, что она думает?
– Судья сказал.
– А вдруг так оно и есть? – сказал он. – Я – испытание для нее, а она – для меня.
– Умным быть вредно, – заметил проводник и перечеркнул нарисованного человечка острием посоха.
Инна торопилась, волоча чемодан за ручку; чемодан был грязным и побитым, он и сам себя чувствовал грязным и побитым, точь-в-точь как этот чемодан.
И она была усталая и растрепанная, но на щеках появился лихорадочный румянец, а глаза блестели. Близость цели придавала ей надежду.
– Давайте я понесу, – сказал он, но она только покачала головой и крепче уцепилась за ручку.
Проводник рассматривал ее с равнодушным интересом, потом повернулся и пошел, поднимая пыль босыми ногами. Шаги у него были широкие, он делал шаг там, где они делали два и все равно не поспевали. Инна шла, закусив губу, красные пятна на щеках расползлись, а в глазах появились слезы.
– Погодите! – крикнул он. – По… жалейте. Она же не может так.
– А я думал, вы торопитесь, – ухмыльнулся проводник, но сбавил темп.
Взошло большое очень красное солнце и быстро, словно воздушный шар, взлетело над горизонтом, меняя свой цвет до раскаленно-белого. Селение песьеголовых осталось позади, теперь они шли по тропинке, вившейся сначала по пустырю, заросшему иван-чаем и мать-и-мачехой, потом – по лугу, где цветы были уж и вовсе необыкновенные, яркие и пестрые, и он гадал, почему это песьеголовые живут в своих землянках на этом странном пепелище, когда совсем рядом такая замечательная местность. Над цветами гудели вроде бы шмели, но когда он присмотрелся, увидел, что это вообще не насекомые, а крохотные разноцветные птицы, наподобие колибри, издающие шум благодаря крохотным крыльям.
Он вдруг вспомнил, что хочет пить, даже не почувствовал, а именно вспомнил, словно разум его в своих пристрастиях оказался более упрямым, чем тело. Та… мама девочки Любы, говорила правду, тело здесь не нуждалось ни в еде, ни в питье, но просто помнило прежнюю нужду, и он опять подумал, что так и не знает, кто из них ему солгал – те, кого песьеголовые называли ламиями, или сами песьеголовые.
– Долго еще? – спросил он.
Проводник остановился.
– Туда, – сказал он, подняв посох и указав острием на дальний горизонт, – глядите туда. Что видите?
Ему пришлось подняться на цыпочки, и тогда он увидел в утренней дымке что-то вроде микрорайона из нескольких пятиэтажек, а перед ними – отблеск извилистой речки. Не Реки – просто речки, текущей в овражке.
– Дома, – сказал он. – Обычные дома. Пятиэтажки. Неужели там?
– А все почему? – спросил проводник брюзгливо. – Все из-за вас. Временное жилище, поганое. Там живут те, кого не отпускают. Если бы вы их не звали бы, своих, не держали бы, они давно бы уже ушли.
– Куда?
– Не знаю. – Проводник покачал кудлатой головой. – В другое место. Нам туда ходу нет. Мы водим только к тем, кого помнят. Кого зовут.
Около оврага росла стайка перепуганных осинок, а когда он подошел ближе к подмытому берегу, в воду со всего размаха шлепнулся лягушонок. Вода была темная и завивалась мыльной пеной.
– Там глубоко? – спросил он.
Проводник выпрямился и стал очень важным.
– Если держаться за мой посох – нет, – сказал он. – Только так и можно перейти эту реку. Я профессиональный перевозчик. Это у нас наследственное. Передается от отца к сыну.
– Правда? – спросил он из вежливости.
– Мой предок носил на плечах Христа, – отвечал перевозчик. – На переправе.
– Ваш предок? – переспросил он с удивлением. – Христа?
– Святой Христофор, – сказала Инна. – Помните?
– Святой Христофор – ваш предок? – Он и сам не знал, то ли ему хочется поскорее попасть на тот берег, то ли оттянуть завершение пути из страха или из суеверия.
– Да, – сказал перевозчик. – Многие из нас тогда жили среди людей. Люди были терпимее. Они принимали чужих. Принимали мир таким, каков он есть. С чудесами. С диковинными тварями. С ангелами, чистящими небесный свод. А теперь рисуют совершенно ложную картину и верят в нее.
– Небесный свод – это метафора, – возразил он. – Устаревшее понятие.
– Вот именно. Скажу вам по секрету, – проводник наклонился к его уху, и он почувствовал на щеке горячее и влажное дыхание, – вы в свои трубы наблюдаете несуществующие объекты. Это просто сложная иллюзия.
– Я недавно говорил тут с одним, – сказал он задумчиво, – астрономом-любителем. Он мог бы вам возразить.
– Знаю, – сказал проводник. – Это Пал Палыч. Я его так и не убедил. Он говорил что-то про науку, про объективное знание. Смешно. Сидя здесь, у реки, рассуждать об объективном знании! Ладно, чего уж там. Держитесь.
Он протянул посох, они с Инной крепко ухватились за него и стали спускаться к воде. Речушка оказалась именно такой, какой выглядела, – мелкой, по щиколотку. Он не стал снимать кроссовки, и правильно: на дне обнаружились какие-то ржавые железяки, вода омывала их, вздуваясь мелкими пузырями.
– Тут совсем мелко, – сказала Инна.
– Это пока я вас веду, – объяснил проводник. Он выбрался на берег и совсем по-собачьи отряхнулся.
– Теперь плата, – повторил проводник слова судьи и хихикнул.
Он посмотрел на свои руки и в растерянности увидел, что на правой руке отсутствует мизинец. Раны не было, словно это случилось давным-давно. Просто обрубок розовой плоти.
– Зачем это вам? – спросил он.
– Это символ, – сказал проводник. – Жертва. Мы старались, чтобы было аккуратно. Мы не хотим делать вам больно. Всю боль вы причиняете себе сами. А вот гонорар за переправу хотелось бы. – Он застенчиво провел огромной босой лапой в земле мокрого склона, прочертив когтями глубокие борозды.
– Ты и сам символ, – сказал он равнодушно. – Зачем тебе гонорар?
– Здесь все одинаково настоящее, – серьезно сказал проводник. – Или одинаково ненастоящее. А я люблю книжки о путешествиях. Я «Вокруг света» люблю читать. Только редко удается. У вас совершенно удивительные представления о природе Вселенной. Вообще обо всем. Мы своим детям рассказываем о вашем мире. Поразительный просто мир.
– Он намекает, Инна, – сказал он.
– На что? – спросила Инна, хлопнув ресницами.
– На книжки. Те, которые у вас в чемодане.
Инна присела и обхватила чемодан руками, как ребенок держит любимую игрушку, которую грозятся отобрать мальчишки.
Проводник, наверное, потому и торопил ее, не хотел, чтобы она получила свой чемодан, подумал он. Надеялся, что приберет к рукам книжки. А она цепляется за вещи. Вернее, за вещественное. Вещественное надежно. Наверняка она брала подработки и оставалась на ночную смену. Чтобы быт был простой и надежный. Книжки – тоже вещественное. Это вехи, расставленные в начале жизни. Сначала ее Юрка читал
