нуждаешься, может, я в чем помочь могу?
После этого Валентина взяла к себе Веру — вдвоем переживать горе было легче. Першиковы- родители не противились отделению дочерей. В жилищном управлении нашлась работа и Вере.
Вячеслав Усачев всячески старался облегчить положение сестер Першиковых. Он заботился о них по-отечески: выхлопотал для них дров, раздобыл им ордер на обувь, водил их в Народный Дом на спектакли.
Но в мае у него прибавилось работы — он стал помощником начальника городской милиции. И если Вячеслав Усачев стал реже бывать у Першиковых, к нему на работу стала чаще забегать Валентина.
Сестры близко сдружились и с сослуживцами. И когда 30 июня 1919 года врангелевцы ворвались в Царицын, сестры Першиковы вместе с другими работниками царицынских советских учреждений погрузились на пароход и отправились вверх по Волге, чтобы переждать до того времени, когда враг будет изгнан из родного Царицына.
Так Вячеслав Усачев расстался со своей необыкновенной «крестницей». Царицынская городская милиция снова сформировалась в роты, оставила город и присоединилась к одной из армейских частей. И у кого после этого Усачев ни спрашивал о Валентине Першиковой, никто о ней ничего не слыхал. Ее след затерялся.
В. ЮДИН
В ОДНОМ СТРОЮ
Поставленные партией на страже завоеваний пролетарской революции, революционной законности и общественного порядка, милиция и ЧК рука об руку, в одном строю, выполняли общее дело.
В то суровое время они вместе корчевали контрреволюционные гнезда, громили воровские притоны, боролись со спекуляцией, злоупотреблениями по службе, с детской беспризорностью, дрались с бандитами, тушили пожары. Сотрудники милиции и чекисты не чурались никакой работы, если она служила интересам рабоче-крестьянского государства, не проводили грани между милицейскими обязанностями и службой государственной безопасности.
...Этот нищий облюбовал для промысла «свой» район — несколько пересекающихся улиц на окраине Царицына, где не было никаких промышленных предприятий и люди жили бог весть чем. Каждое утро он неторопливым шагом мерял улицы, не пропускал ни одной калитки, стучал в двери суковатой палкой, терпеливо ждал подаяния.
Но его внешность далеко не у всех вызывала сострадание и участие. Низкорослый, широкоплечий, сутулый, с короткой бычьей шеей, он казался глыбообразным. Глубоко запавшие серые глаза глядели холодно и отчужденно, и этого взгляда не смягчала даже постоянная угодливая улыбочка на мясистом лице. Ходил он в рваных обносках, явно с чужого плеча. Тощая засаленная холщовая сумка болталась на боку. Пустой правый рукав пестро залатанного короткого пиджака он глубоко запихивал в кармам.
Нищий попрошайничал заученно и монотонно, словно выполнял постылую обязанность: «Подайте убогому и увечному Христа ради». Не обижался, когда отказывали, и бесстрастно бормотал благодарность, когда подавали. В общем, таких, как он, немало бродило по улицам полуразоренного врангелевцами Царицына в пасмурные дни осени 1920 года. И у милиции не всегда до них доходили руки.
Молодой сотрудник оперативного отдела ЧК Михаил Крюков попал на эту окраину случайно, разыскивая нужного человека. Глыбообразный нищий вызвал у него чувство неприязни. «Ну и бугай! На таком камни возить», — оглядев коренастую фигуру с сумкой на боку, подумал чекист. Он с мальчишеских лет научился зарабатывать свой хлеб и презирал нищих, считая всех попрошаек закоренелыми тунеядцами. Он искренне полагал, что человек, способный передвигаться на своих ногах, видеть и протягивать руку, может трудиться, хотя бы сторожем, посыльным, мало ли кем, но все же работать.
Как-то, разговорившись со знакомым постовым милиционером этого участка, Михаил крепким выражением помянул безрукого нищего и хмуро заметил:
— Миндальничаете вы с бродягами да побирушками! А зря!
— На моем участке он недавно, — словно оправдываясь, сказал милиционер. — Вроде смирный, не вороватый. А что морда у него пухлая, так, может, от голода. Нынче многие пухнут...
Но Крюков остался при своем мнении. «Дармоед, — зло думал он всякий раз, завидев неполюбившегося ему нищего. — Кабы не однорукий, взять бы по трудовой мобилизации...»
Однажды, поздним ноябрьским вечером, продрогнув на пронизывающем ветру, Михаил забрел в подпольную харчевню. Подобных заведений было в Царицыне несколько. Город жил на скудных пайках, а в этих «обжорках» хоть и за большие деньги, но можно было угоститься горячей лепешкой, шашлыком, балычком, выпить самогону, а иной раз даже заморского вина. Собиралась тут публика разношерстная: крючники, спекулянты, бывшие домовладельцы, да и уголовники. Время от времени милиция и чекисты устраивали облавы, кое-кого арестовывали, изымали самогонные аппараты, но толку от этого было мало. Закрытая в одном месте, «обжорка» оживала в другом.
С нищим чекист столкнулся на темных ступеньках, ведущих в прокуренный полуподвальный «зал» харчевни. Выходя на улицу, инвалид неловко качнулся и задел Крюкова плечом, дохнув винным перегаром. Бормоча извинения, прижимая к боку раздувшуюся суму, нищий хлопнул дверью.
Крюков отыскал свободное место за одним из столиков и попросил чаю. Посетителей было немного, сидели они за чаем и картофельными оладьями. Некоторые были навеселе, но бутылок на столах не было.
Обжигаясь горячим чаем с сахарином, Крюков вспомнил неприятную встречу с нищим на лестнице. «За какие это шиши он самогон дует? Или кто из посетителей угостил? — размышлял чекист. — Вроде бы тут и самогона нет... Разве кто принес с собой, в виде «магарыча». Опять же, какие могут быть сделки с нищим?»
Эти мысли раздосадовали Крюкова. Дался ему этот нищий! Тут серьезных дел ворох, а он забивает голову каким-то бродягой. И вдруг Крюкова осенило. Ведь на приступках нищий толкнул его правым плечом. Крюков готов был об заклад биться, что под пустым рукавом бродяги явственно почувствовал... руку.
Чекист резко отставил недопитую кружку, бросил на стол в оплату смятую бумажку и взбежал по ступенькам. Но нищего уже и след простыл.
Утром он поделился своим подозрением со следователем губЧК Николаем Рахлиным.
— Может, тебе почудилось, — не поверил следователь.
Но Крюков настаивал на своем, и Рахлин сказал:
— Проверь еще раз. Но только осторожно. Не спугни. Возможно, и в самом деле он не тот, за кого выдает себя. А живет он где? Поручи твоему знакомому милиционеру последить за домом этого бродяги.
Прошло около недели. Крюков несколько раз побывал в той харчевне, но напрасно. Нищего он встретил случайно, в узком грязном переулке. Чекист будто невзначай поскользнулся и задел правый бок нищего. Сомнений не оставалось: под широким пиджаком была рука.
К вечеру ударил крепкий мороз, а к полуночи первый хрустящий снежок заботливо прикрыл грязные улицы. Утром в ЧК, на Марининскую, 10, пришел постовой милиционер. Вызвал Крюкова, отвел в сторону, приглушенно и встревоженно сказал:
— У нищего-то, зовут его Михаилом Заволжским, нынче на рассвете гости были. Первый санный след на моем участке у его ворот оказался. Либо привозили ему что, либо от него увезли. Только по следу видать: сани груженые были...
Спустя полчаса Рахлин и Крюков сидели в кабинете заведующего оперативным отделом ЧК Карла Каспаровича Поги. Крюков доложил все обстоятельно. Пога подумал, поскреб заросший рыжей щетиной подбородок, спросил:
— Когда же этот тип дома бывает?
