вообще-то…
– А я Ольга Акимова.
– А что ж ты так одета-то, Ольга Акимова? – спросила Татьяна, скептически разглядывая тонкую кофточку Ольги. На ней до сих пор была та самая одежда, в которой она уехала из деревни.
– Так у меня нет ничего больше. Я в тюрьму не планировала попадать, когда в дорогу собиралась, – горько усмехнулась девушка.
Вещей у Оли действительно больше не имелось – только маленькая котомка, которая прибыла с ней из деревни, – в ней расческа и несколько тряпок.
– Нас ведь в Норильск везут, – покачала головой Щекочиха, – слух такой прошел. А Норильск за Полярным кругом, на Крайнем Севере. Там такая холодрыга, ты даже не представляешь какая. Обычно заключенных отправляют туда только летом. Ведь туда иначе как теплоходом не добраться: нет ни железной дороги, ни обычной. Только пешком можно или на лыжах. А как нас доставят, я и понятия не имею.
Она покачала головой:
– Сейчас ведь много осужденных, видимо, им люди срочно нужны – там затевается что-то нешуточное. Пол-России арестовали и туда сгоняют – нужно же, чтобы кто-то работал. А что удобнее, чем дешевые руки зэка? Кого не расстреляли, того осудили на десять лет и отправили на работы… Так что подумай об одежде-то, если не хочешь раньше времени скопытиться. У тебя дите скоро будет, нельзя так. О себе-то одной можно и не хлопотать особо, хотя все равно жить охота, даже и там…
Оля только кивнула, соглашаясь.
– Зима там тянется больше девяти месяцев, – грустно улыбнулась во весь беззубый рот Щекочиха, – снег уже в сентябре выпасть может, а тает только в июне. Бывает, и в июле, и в августе, хотя долго не лежит. А еще там бывает полярная ночь. Она длится около полутора месяцев – в декабре и первой половине января. Так что будем добывать для родной страны цветные металлы в тяжелых для выживания условиях.
– Так это тундра, что ли? – спросил кто-то с верхней полки.
– Да нет. Там и леса есть, и реки. Деревья только пониже, чем у нас.
– А откуда вы это все знаете? – удивленно спросила Оля, завороженно слушавшая Щекочиху.
– Да так, люди рассказывали… – уклончиво ответила та. – Я пока в тюрьме сидела, много чего наслушалась…
– А вы тут за что?
– А, любопытная, – улыбнулась Щекочиха, – догадываешься небось, что я не политическая. История у меня, деточка, необычная. Я сирота, ни отца, ни матери нет, детдомовская. Никаких тайных родственников-дворян тоже. А меня прямо на улице арестовали. Вот как теперь бывает. Я разным в жизни занималась, последнее время шитьем подрабатывала – швея я. Подъехал «воронок», дверь открылась, назвали мое имя. Я подтвердила, что, да, мол, Щекочихина. Они меня тут же под руки, ловко так – чтобы я между ними оказалась, не дернешься никуда. Бросают в «воронок», везут в «серый дом» и отправляют в камеру. Говорят, что я контрреволюционерка… Но там я недолго просидела. Через несколько дней меня повели на суд… Судили без защиты и свидетелей. Вывели меня на заседание в наручниках. Рядом трое охранников, столько же у выхода. Как будто я опытная преступница и сбежать могу прямо из зала суда. Всю первую половину дня зачитывали дело. Я почти ничего не понимала из того, что читали. Только, помню, удивилась, откуда они столько на меня накопали… А после обеда огласили приговор.
Суд приговорил меня к высшей мере наказания за контрреволюционную деятельность. Судья замолчал, а я чуть сознание не потеряла. Все, конец, думаю… А потом и говорит, мол, на основании статей таких-то, наказание вам заменяют на пятнадцать лет лишения свободы с отбытием в специальных лагерях и последующим поражением в правах на десять лет. И еще мне незаконную частнопредпринимательскую деятельность приплели, мол, шила я на дому. Говорили, что я способна на террор и шпионаж. Вот так-то, деточка… Навроде того, что пусть посижу на всякий случай…
– Как же это получилось-то? – с недоумением спросила Ольга. – Вот так, прямо на улице схватили…
– Донес кто-то… Есть у меня подозрения, врать не буду – не уверена. Но рядом со мной на той же улице еще одна портниха жила. Так вот, шила я лучше – и аккуратнее, и под фигуру угадывала. Многие клиентки ко мне от нее переходили. Как только они про меня узнавали, сразу от нее уходили. Ей одни убытки от этого… Я этой портнихе давно говорила, мол, бросай это дело, занимайся другим. Да она, видать, иной выход нашла… Поцапались мы с ней как-то, угрожала она мне… Но я в расчет ее угрозы не приняла, собака лает, ветер носит… Видать, зря.
Глаза Щекочихи стали узкими и злыми. Ольга догадалась, как часто та вспоминает свою обидчицу. Было ясно, что она лелеет план мести, и, когда бы ее ни выпустили – через год, десять или двадцать лет, доносчице не поздоровится.
Ольгу вдруг словно бы что-то коснулось…
– Ничего, ее судьба накажет, – вдруг тихо произнесла девушка.
И, глядя в ее задумчивые глаза, Щекочиха слегка вздрогнула, потом тряхнула головой, словно отгоняя наваждение, хлопнула ладонью по колену и нарочито бодро сказала:
– Да что мы все о пустом… Нам с тобой надо что-то придумать. У меня две пачки махорки припрятано, тут это самая лучшая валюта. Попробуем раздобыть что-нибудь…
И, не слушая возражений Ольги, она подозвала одного из охранников и о чем-то, яростно жестикулируя, горячо зашепталась с ним через решетку.
Вечером ей принесли войлочное мужское пальто – местами сильно потертое и с проплешинами, но без дырок.
– Держи, – протянула его Ольге Щекочиха.
– Нет, вы что, – мотнула головой девушка, – я такой подарок не приму, даже не думайте.
– И без возражений, а то обижусь навсегда. – Щекочиха насильно сунула свернутое пальто ей в руки, – в тюрьме отказываться не принято. Считай, что это тебе на Новый год подарок.
А ведь верно, вспомнила Оля, скоро Новый год…
Каким он будет – этот 1941 год?..
Полярный лед
Поезд шел несколько недель – не по прямой, а обходными путями. Собирали по дороге заключенных из разных тюрем. Ольга уже потеряла всякий счет времени и перестала отличать день от ночи – к тому же, несмотря на подаренное пальто, она начала жутко мерзнуть – почти все время ее била сильная дрожь. Да и беременность вдруг дала о себе знать: ее стало сильно тошнить. По утрам ее мучила рвота, она, жутко стесняясь и страдая, тем не менее не могла сдержать ее позывы… Спасало только то, что находилась она в полузабытьи – перед глазами вперемешку с северными пейзажами за окном мелькали знакомые родные поля и леса, лица тюремщиков вдруг сменяли улыбающиеся глаза Васятки или грустная улыбка мамы…
Наконец в конце декабря поезд прибыл в Лабытнанги, станцию неподалеку от Салехарда, – как потом выяснилось, ближайшего населенного пункта, где имелся аэродром. Здесь был пересыльный лагерь, откуда зэков распределяли по «точкам».
Оля со Щекочихой попали в первую группу, которую отправляли дальше. На объектах срочно требовались рабочие руки, поэтому заключенных отправляли на самолетах. Утром человек пятьдесят заключенных загнали в грузовики и повезли по ледовой дороге через Обь. После многодневного пути в тесных вагонах возможность размять затекшие тело и выбраться, наконец, из смердящей клетки казалась подарком судьбы. Но это ощущение тут же сменилось жестоким разочарованием. Было пронзительно холодно, дул пронизывающий ветер. Несмотря на приготовления и запасливость зэков, одежда большинства из них совершенно не годилась для такого климата, все дружно стучали зубами. В основной своей массе осужденные были родом из средней полосы, никогда не бывали в северных краях и не представляли, насколько тут суров климат. Казалось, что даже воздух здесь сделан изо льда.
В три маленьких АНТ-35, которые могли взять на борт только по восемь-десять человек, начали грузить заключенных. Все хотели попасть на первый рейс, а рейсов предвиделось несколько, и замерзать на пустынном аэродроме никому не хотелось. Давка образовалась такая, что в какой-то момент Оля подумала –
