Люба, ссутулившись, стояла у окна и даже не повернулась, что-то тихо бормотало радио.
– Что случилось? – спросил он.
Она повернулась, бледная и испуганная. Такого растерянного выражения на ее лице он не видел никогда.
– Что? – одними губами спросил он.
– Сталин умер, – так же беззвучно ответила она.
Волынский ошарашенно смотрел на жену, потом прошептал:
– Как она и сказала.
Хотя он понял, о чем говорила Ольга, но до конца он ей не верил – слишком фантастическим и страшным казалось ее предсказание. Да и кто мог знать, что стало с ее непонятным, таинственным даром после пережитого: может ли она отличить фантазию или желаемое от тех настоящих видений, которые посещали ее раньше.
Но, похоже, она не утратила своего дара.
А вскоре он получил еще одно подтверждение этому. Из министерства пришел циркуляр, в котором пространно говорилось о реорганизации в системе здравоохранения, о неотложных мерах – и тому подобная начальственная риторика. Но главное Волынский понял: его клинику расформируют в самые ближайшие месяцы.
Он бросился в палату к Оле.
– Твое предсказание сбывается в каждом слове, – усмехнулся он. – Сталин умер, нас вот-вот закроют. Что дальше? Может, хоть сейчас скажешь?
Ольга посмотрела на него с легкой насмешкой и продолжала молчать.
А потом неожиданно пришел ответ из адресной службы, в которую он посылал запрос о Петре Смирнове. Служащие ждали ответа из других организаций, да и из-за войны много информации оказалось потеряно, но сейчас работа восстанавливается. Наконец они могут ответить, что Петр Смирнов проживает в настоящее время с дочерью в Хабаровском крае в селе Петровском по такому-то адресу…
– Я знаю, где живут Петя с твоей дочкой, – возбужденно сказал он Оле. – Может, все же поговоришь со мной? Хочешь, я напишу им? Они приедут и заберут тебя? Только одно твое слово…
Он немного лукавил, понимал, что просто так Ольгу даже сейчас никто не отпустит. Начальство не возьмет на себя такую смелость – авось еще пригодится Акимова очередному властителю.
Может, и она сама это чувствовала – женщина отвернулась к стене и не произнесла ни слова.
– Пойми, все меняется. Тебя увезут куда-нибудь, и я уже не смогу помогать тебе. Неужели ты хочешь повторения опытов? – с болью и отчаянием воскликнул он.
Но снова ни один мускул на ее лице не дрогнул, не отразилось ни одной эмоции. Ей было все равно.
Посрамленный и разочарованный профессор вышел из палаты.
Волынский не заходил к ней довольно долго, потом появился, растрепанный и какой-то возбужденный. Нервно озираясь, он подсел к Ольге и наклонился к ее уху.
– Я принял решение. Я хочу отпустить тебя. Да, это будет побегом. Пойми, тебя никогда не оставят в покое. Да и меня тоже… Я тайком отправлю тебя к родным. Теперь я знаю, где они живут, а историю твоей болезни просто-напросто уничтожу, – шептал он, хотя никого кроме них в палате не было, – пришло время отплатить тебе за добро. Можешь ничего не говорить. Я все сделаю сам.
Она удивленно взглянула на Волынского, ему даже показалось, что на ее губах заиграло некое подобие улыбки. Она все понимала, но упорно отказывалась говорить. Он смутно догадывался, что у нее были на это какие-то свои тайные причины. Нечто вроде зарока: не говорить, пока не исполнится цель ее жизни.
– Ну и договорились, – кивнул он.
Сделать все нужно было чисто – ни у кого не должно закрасться ни тени подозрения. Любе он решил тоже ничего не говорить. Зачем ей эти проблемы – будет переживать, волноваться. Не дай бог, сболтнет кому-нибудь. Она ведь очень волнуется за него…
И как быть с Петей? Они с ним уже обменялись письмами. Волынский не сообщил ему, что Ольга находится в его клинике. Зачем мучить и без того натерпевшегося от жизни человека. Вот когда Ольга пойдет на поправку, он и вызовет ее мужа. Теперь он решил было вызвать Петю сюда, чтобы тот помог ему спасти Ольгу. Но, поразмыслив, отказался от этого. Он хорошо помнил, с какой одержимостью Петр относился к Ольге. Известие, что она пребывает в таком состоянии, может подкосить его. И помощник из него выйдет никудышный, сгоряча наломает дров, и тогда все пропало. Нет, тут чем меньше посвященных, тем лучше. В нем проснулся осторожный и тертый зэк, умеющий терпеливо ждать.
Теперь ему надо быть крайне внимательным – любая, даже мельчайшая, оплошность может погубить все дело, а другого шанса не будет – Ольгу увезут в какую-либо секретную лабораторию, и он никогда до нее не доберется.
«Даже великие преступники прокалываются на мелочах… – усмехнулся он, вспомнив книги, которыми зачитывался в детстве, – а у меня психология настоящего правонарушителя и злодея. – Эта мысль его позабавила. – Хотя настоящие злодеи – те, кто заточил Ольгу в психушку и пичкал нейролептиками, – возразил он самому себе, и желание острить тут же пропало. – Нужно действовать сухо, расчетливо и мыслить на шаг вперед, предвидеть все детали. Например, в чем она поедет? Не в больничной же одежде… А первым делом – билет. Здесь, в городе, его покупать, конечно, нельзя…»
Но тут, как нельзя кстати, подвернулась поездка в областной центр по делам больничным, заодно его пригласили прочитать лекцию в местном медицинском институте.
Волынский с радостью согласился. Ехать он должен был один – это сыграло ему на руку: не будет лишних глаз.
Поездка предполагалась на один день. Прочитав лекцию и ответив на вопросы студентов, он отправился на вокзал. Перекусил в привокзальной столовой – чебурек, пиво, салат. Потом подошел к кассе и взял два билета до Хабаровска, один обратно.
Довольный, он покинул вокзал. Теперь нужно купить одежду. В оставшееся до отхода поезда время он отправился в местный универмаг.
«Что может быть естественнее, чем купить что-нибудь домой, у нас нет такого большого магазина…» – решил он.
Если бы его кто-нибудь случайно заметил, это не вызвало бы никаких вопросов. Он выбрал скромную блузку и юбку примерно Ольгиного размера и платок для Любы. Со стороны это выглядело так, словно профессор покупает жене подарок.
На Серафима Ивановича напал непонятный азарт. Одновременно с этим у него развилось что-то вроде легкой мании преследования – теперь он просчитывал каждый свой шаг и представлял себя кем-то вроде героя детектива. И пока он обставлял своих воображаемых преследователей и недругов – был на голову умнее, хитрее и предусмотрительнее их. Он хорошо понимал, что его поведение не совсем адекватно. Но это ничуть не умеряло его пыл.
«Хватит бояться. Так всю жизнь и проживешь в согбенном состоянии. Ольга не боялась, когда помогала нам. Тут такое дело – или пан, или пропал…» – лихорадочно и сбивчиво думал он.
В тот вечер Волынский зашел к Ольге очень поздно. От него чуть заметно пахло алкоголем – Ольга удивленно приподняла брови.
– Пора, – он провел рукой по одеялу, – мы поедем завтра.
Потом он сел на краешек кровати и тихо сказал:
– Конечно, как врач, я понимаю, что мне нельзя говорить с тобой как со здоровым человеком. И уж конечно, нельзя пускаться в исповеди. Но что-то говорит мне, что ты меня понимаешь. Да и ведь надо же мне с кем-то поговорить о том, что мучает меня уже много лет… Тем более ты наделена просто непостижимыми способностями, скорее это мы твои пациенты… – Он помолчал. – А знаешь, я уже привык к клинике. Привык к тебе, к больным, к своей должности. Жаль все это терять. Ну, ничего, привязываться глупо, да и все равно закроют наше заведение. Что меня ждет – неясно. Забавно не это, а то, что за это время они обратились ко мне всего лишь с парой пустячных заданий. У страха глаза велики. Но я все равно каждый день ждал, был в напряжении, это не отпускало меня ни на минуту… Может, что-то будет хорошее, а? – с надеждой посмотрел он на нее. – Может, с его смертью кончится эта мука? И мы заживем нормально, не боясь разговаривать друг с другом, свободно смеяться и быть самими собой?
