Но, вглядевшись в ее лицо, он покачал головой, хотя Ольга никак не отреагировала на его вопрос.
– Нет, – вздохнул он, – покоя не будет… А раз так, то лучше сделать что-то им назло…
И, заметив, что она удивилась, засмеялся:
– Удивляешься моей проницательности? Становишься немного провидцем, живя рядом с провидцем. Это не так уж сложно – предполагай худшее, да? Извини, я немного выпил. И мне страшно. Но я сумею вытащить тебя отсюда. Тебя и твой дар надо спасти… Мы скоро, совсем скоро уедем…
И профессор неожиданно наклонился, чмокнул ее в щеку и быстро вышел.
А Ольга грустно подумала о том, что будет с Любой и его дочкой Машей – жизнерадостной белокурой девочкой, которую она никогда не видела.
Свобода
В этот день Волынский поехал в клинику после полудня. Так как большинство из больных не имело ни родственников, которые бы интересовались их судьбами, ни воли на побег после принятия психотропных лекарств, то клиника охранялась не слишком усердно – на выезде был всего лишь один охранник, двери запирались на ключ, повсюду были решетки.
Профессор загодя подготовил почву для похищения – в последнее время он приезжал в клинику на машине. Водить он обучился еще в юности. А машину брал у соседа-водителя. Они были в приятельских отношениях, к тому же Волынский доставал снотворное для его матери, которое в аптеке без рецепта купить было нельзя.
Сосед был в отъезде, его «эмка» стояла во дворе. Волынский открыл машину своими ключами – у него был запасной комплект, завел двигатель и поехал в больницу.
«Потом поставлю на место, он и не узнает, что я ее брал…» – подумал он, хотя неясное предчувствие заставляло его сомневаться в том, что это будет именно так. Но он гнал от себя сомнения. Он был просто одержим своей идеей и ни о чем другом не хотел думать. «Все как-нибудь образуется…» – надеялся он.
На въезде никто не удивился, увидев профессора за рулем, ему уважительно открыли ворота и пропустили на территорию.
Волынский уже давно раздобыл ключ от пресловутого подвала, где хранились архивы. Как-то он зашел туда, все-таки надо посмотреть, что это такое. Какие именно эксперименты проводились над Ольгой, ему было уже не так важно, главное, что он вылечил ее.
В темном холодном помещении стояли бесконечные ряды коробок с какими-то датами и обозначениями. Он достал наугад пару папок, пролистал их содержимое и содрогнулся от ужаса. Даже то немногое, что он успел прочитать, ввергло его в шок, хот он представлял, что такие «эксперименты» проводились.
Заключение без сна и еды в одиночестве на многие месяцы, передозировки всевозможных психотропных лекарств – все это широко практиковалось, а потом тщательно и скрупулезно изучалось. Материалом для исследований были обычные пациенты.
На больных надевали смирительные рубашки, помещали в центрифугу, привязывали ремнями за руки и за ноги к углам кровати, в результате чего, из-за нарушения кровоснабжения, в кистях рук и стопах ног возникали страшные боли.
И все это без малейшей на то необходимости, а просто для того, чтобы узнать предел человеческого терпения, силы воли и способности выдерживать боль и страдания.
В тех случаях, когда больные казались настроенными враждебно, не хотели общаться с врачами или же скрывали какую-то информацию, им вводили возбуждающие препараты. Люди помимо своего желания начинали говорить и выбалтывали все, что хотели скрыть.
«Сыворотка правды прямо…» – подумал профессор, невольно испытывая профессиональное любопытство.
Такие процедуры позволяли врачам делать выводы о том, кто быстрее ломается, как можно противостоять такому воздействию – изучали и это. Выяснилось, что самым главным инструментом борьбы оставалось все-таки осознанное, яростное желание противостоять замыслу мучителей. Тогда у испытуемого был шанс сохранить свои секреты – но ценой какого нервного напряжения, было неизвестно.
Чтобы заставить человека говорить, обычно применяли два препарата, один из которых был обыкновенным кофеином. Сначала вводили под кожу его, а потом медленно, второй – снотворное. В каких- то определенных дозах снотворное и возбуждающее действие сочетались таким образом, что вызывали эйфорию с одновременным неодолимым желанием высказаться, ответить на вопросы, вообще – подчиниться чужой воле.
Обычно такие опыты проводили в темной комнате без окон. Несчастного укладывали на кушетку. По мере введения препаратов им овладевала любовь к врачам, необычная общительность, даже болтливость, настроение становилось приподнятым. Он отвечали на все вопросы и рассказывал все, что нужно было узнать. Насколько ему можно было в этот момент верить – вопрос был отдельный.
Такие изощренные методы сочетали с обычными пытками и запугиванием.
«Господи, и она все это перенесла?..» – подумал он.
Судя по всему, на Ольге испытали чуть ли не все методы, которые были в ходу в «спецклинике».
Еще применяли электрошок. К вискам подопытного прикладывали электроды, в рот вставляли резиновую трубку или тряпку и пропускали разряд электрического тока напряжением до 220 вольт. Затем человека относили на носилках в его палату. Мозг после таких экспериментов частично разрушался, некоторые теряли память или получали эндокринные заболевания.
Сейчас он спустился туда и, забрав все папки, посвященные Оле, торопливо засунул их в портфель и вышел.
Похоже, его клинику хотели превратить в некий филиал этого «испытательного полигона», но замешкались, а теперь настали другие времена. Он поежился. Значит, они считали, что он окончательно сломался и будет выполнять любые их приказы. Ну, уж нет! Он докажет, что сломать его им не удалось. Докажет, чего бы это ему ни стоило.
Поднявшись наверх, он забрал из кабинета историю болезни Акимовой и все остальные бумаги, связанные с ее лечением – карточку, свои заметки, рецепты и назначения.
Все было собрано. Он окинул кабинет прощальным, полным сожаления взглядом и решительно закрыл дверь.
«Возможно, я больше тут не появлюсь…» – подумал он и прошел в палату к Оле.
Он пронес в портфеле туго скрученный узел с одеждой для нее. Теперь он достал его и бросил на постель.
– Переодевайся. Я отвернусь.
Ольга с трудом облачилась в незнакомые тряпки. Он взял ее за руку и медленно повел по пустым коридорам клиники, вывел во двор и усадил в машину на заднее сиденье. Ольга безропотно выполняла все его указания, беспомощно держа его за руку. Ей было очень страшно, она вновь чувствовала себя маленькой девочкой. Волынский тем временем обошел машину, сел за руль, стараясь делать это спокойно и непринужденно.
– Ну что, ни пуха нам ни пера, – нервно улыбнулся он, – пригнись пока, чтобы тебя не заметили.
«Если на выезде спросят, кто в машине, или, не дай бог, обыщут ее, скажу, что везу больную на экспертизу в областной центр…»
Но ничего этого не случилось, охранник, лениво зевая, открыл ворота и пожелал профессору счастливого пути.
Волынский выехал на шоссе и, улыбаясь во весь рот, радостно закричал:
– Ольга! Мы выехали!
Она приподнялась с заднего сиденья, на котором лежала, и удивленно стала смотреть в окно, словно четырнадцать лет назад, когда только что приехала юной девушкой в Москву.
Слежка
В областной центр они въехали через три часа. Уже был вечер. Волынский начал колесить по городу. Ольга посмотрела на него и заметила, что он помрачнел и постоянно обеспокоенно оглядывается. Она с испугом схватила его за рукав.
Волынский, отвечая на ее тревожный вопросительный взгляд, неохотно сказал:
– Прости, не смог я тебя аккуратно вывезти. Видишь вон тот серый автомобиль? Он колесит за нами по пятам уже полчаса, – профессор говорил совершенно спокойно и как-то обреченно. – Сначала я решил, что
