эскадрона, — за спиной послышался голос Денисова. — Это вентерь…
Петр уже раньше слышал это слово и стал соображать.
Видать, этот самый вентерь на один или два эскадрона делают, то есть против 200–400 всадников и, соответственно, при численном превосходстве казаков. Другие тактические приемы тоже наверняка есть, но почему-то Данилов избрал вентерь. Надо посмотреть на казачью придумку…
Петр развернул кобылу и поскакал обратно. Верста пролетела быстро, а увидев на пригорке в березняке полковой значок и группу спешившихся казаков, он направил туда лошадь, резонно предположив, что там найдет Данилова.
Мысль была правильной, и, увидев царя, войсковой старшина дернулся к нему, видимо, с докладом, но Петр осадил жестом — мол, воюй сам, а я тут в сторонке тихонечко понаблюдаю.
С вершины крутого пригорка казачья «подкова» была как на ладони, а вот с дороги в лощине вряд ли что можно было увидеть за деревьями и густыми кустами. Петр закурил папиросу и приготовился ожидать развития событий, но события обрушились почти сразу.
Где-то далеко впереди раздались выстрелы, отголосками донеслись дикие крики. Началось! Петр вскочил на ноги и стал вглядываться через редколесье в подзорную трубу.
Так и есть — далеко впереди мельтешили всадники. Петр ухмыльнулся — судя по всему, казаки сейчас вырубали головной разъезд конной гвардии. В засаде станичники стояли тихо и сумели подловить конногвардейцев, без опаски ехавших по тракту.
Драка вскоре прекратилась, и над дорогой взвились плотные клубы сероватой пыли. Можно было только увидеть, как казаки мчатся обратно наметом, во всю лошадиную прыть.
Хоть и вечер наступал, но солнышко еще припекало, пот скользил каплями по лбу и попадал влагой на ресницы, пришлось Петру оторваться от зрелища и платком утереть пот. Когда же император вновь посмотрел в трубу, то драматические события развернулись уже вблизи.
С полсотни донцов выскочили на луг, галопом пролетели по лощине. За ними, с криками и матами, размахивая палашами, широким неровным строем мчались на рослых лошадях гвардейцы, с две сотни примерно.
Ярость в них просто бурлила, била во всю мощь ключом, видать, попили с них казаки всласть кровушки, вот и стремились сейчас гвардейцы к отмщению за предательское нападение.
Петр перевел подзорную трубу — донцы уже пролетели длинную лощину и, взмахнув на пригорок, стали сыпаться с него горохом и тут же разворачивали своих лошадей обратно.
А у преследователей ярость, видать, глаза полностью застилала, что к печальным последствиям для них привело. И, как только конногвардейцы из глубокой лощины выскочили, тут же хриплым мартовским котом взвыла труба, то Данилов приказ отдал, а горнист постарался во всю мощь легких.
И тут началось! На пригорок вылетели в плотном строю, с пиками наперевес казаки, а те донцы, которые драпали, уже своих коней в обратную сторону повернули.
С двух других сторон изогнутой «подковы» из-за деревьев и кустов на полном скаку появились засадные сотни донцов. Полностью окружив, таким образом, зарвавшихся гвардейцев.
И Петр только сейчас увидел, какая шибко поганая для врага штука — казачий вентерь. Прием коварный и много раз срабатывавший. Он вспомнил сражение казаков Платова под Миром в войну 1812 года, когда казаки таким же приемом изрубили в капусту хваленых польских уланов. Здесь, конечно, масштаб побоища был намного меньше, но ожесточения хватало с избытком.
Хриплые вопли умирающих, дикие крики рубящихся, стрельба из пистолетов в упор. Петр видел, как вылетали из седел гвардейцы, как их кололи пиками казаки, как с яростью рубили и метали дротики.
Немногие екатерининские орлы, да и те лишь из них, кто сзади был, сообразили, что в капкан угодили, и коней стали разворачивать. Но не тут-то было — дорогу уже перегородили своими пиками казаки, из кустов вдарили из ружей.
Свинцовый град валил людей и лошадей, на дистанции в двадцать шагов это было настоящим избиением. Лощину заволокло дымом, и Петр опустил подзорную трубу. Для него стало ясным, что эскадрона конногвардейцев попросту уже не существует, ни один из них из смертельных объятий не вырвется.
Но вот спокойно усидеть на месте он не смог, дал кобыле шенкеля, потом добавил шпорами и через полминуты врубился в драку. А спиной чувствовал, что его конвой, проклиная все на свете, стремится обогнать и защитить своими телами без меры храброго монарха.
Вот только подраться толком не удалось — Петр лишь раз ткнул шпагой в спину конногвардейца, второго, уже кем-то обезоруженного, рубанул с размаха и тут же был оттерт от схватки казаками. Один из адъютантов наклонился, схватил кобылу под узду, и драчливого императора насильно вывезли из свалки на тихое место.
Сначала Петр в ярости захотел было свой конвой отматерить за слишком ретивую опеку собственной персоны, но, выдохнув, успокоился: «У меня своя работа, у них своя!»
И он решил уже не лезть в затухающую драку, а продолжить смотреть на нее с безопасной высоты своего импровизированного командного пункта.
Только ничего из этого замысла не вышло, и уже через пару минут все стихло. Лишь дико, но с радостным предвкушением каркали в голубом небе черные вороны. Они кругами парили над полем кровавой схватки, сбиваясь в немалую стаю. Твари еще те, видать, всегда чувствуют, где будут убивать и проливать кровь и где можно будет наслаждаться пиршеством…
— Государь-батюшка! Прими подарок от казаков!
Войсковой старшина Данилов улыбался во весь щербатый рот, борода встопорщилась, а следом казаки притащили трех связанных гвардейцев, двое были в кровавых пятнах, а у третьего гвардейца по всему лицу расползлась кровавая кашица.
— Никто не вырвался, — тут же уточнил казак, — всех вырубили! С третьей викторией ваше величество, вы сами трех матерых ворогов собственноручно шпагой зарубили!
— Это еще не победа, казак! — несколько осторожно ответил ему Петр.
«И откуда он уже о двух схватках проведал? И трех гвардейцев я не мог сейчас убить. Опять мне чужих жмуров щедро подкинули? Я потихоньку превращаюсь в какого-то монстра: терминатор хренов, что ни день, то горы трупов за плечами! Так недалеко и до мальчиков кровавых в глазах…»
— Ну а вы, болезные, ответьте мне, — довольно ласково обратился он к пленным, — кто вы такие, верблюды одногорбые, и пошто на меня оружие свое подлое подняли?!
Казаки рывком подняли рослого.
«Да уж, глаз напрочь вытек, казачьей саблей полоснуло, теперь будет на всю жизнь одноглазым циклопом с обезображенной рожей. Впрочем, сколько ему той жизни осталось, через пару минут на суку повиснет».
— Унтер-офицер конной лейб-гвардии Григорий Потемкин, — с обреченностью в голосе ответил раненый. Петр с печалью смотрел на него.
«Пацан еще, лет двадцать с небольшим, даже младше меня. А ведь глаза своего он все-таки лишился, правда, сейчас от сабли, а должны были братья Орловы выбить, когда он на Катьку залез. Как ни странно, но история свершилась, пусть и раньше. Действительно, от судьбы не уйдешь. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. А двое других намного слабее в коленках и на расплату жидки. Застыли масками смерти, уже, видимо, с жизнями своими куцыми попрощались. Глаза смертной пленкой поддернуты — тьфу ты, живые покойнички, прямо слово».
— Да нет, Гриша, вы уже не моя гвардия, а изменники, присягу и крестное целованье нарушившие, власти алчущие да золотишка, что моя беспутная Катька вам за измену отсыплет, чтоб ее на царство возвести, охочие! Ну и какими силами сюда идете, и кто начальствует? Какие войска в Петербурге остались? Да говори же мне, Гришенька, что молчишь скорбно? Умел воровать, умей и ответ честно держать. Иначе умирать все долго будете и шибко погано. В мучениях диких, давно вами заслуженных. И семьи ваши, родителей престарелых, братьев и сестренок малых — навечно в Сибирь сошлю и там сгною за злодеяния ваши. Говори!!!
От яростного крика Петра Федоровича Потемкин вздрогнул, стал бледным как мел и негромко ответил:
— Три батальона следом идут, измайловцев и семеновцев, и гренадеры Преображенские. Князь
