Никита Юрьевич Трубецкой и генерал-аншеф Петр Иванович Панин посланным отрядом гвардии командуют. Да наш эскадрон, и еще четыре полных эскадрона лейб-кирасир… ваше императорское величество, — после небольшой заминки добавил титул.
Затем Потемкин поднял на Петра уцелевший глаз, в воспаленном белке Потемкина была такая безысходность, что Рыка передернуло. Но собрался унтер, заговорил дальше:
— А в Петергоф вступили еще пять батальонов, три гвардейских и два солдатских, да три эскадрона Конной гвардии. Да гарнизонных драгун четыре эскадрона. А гусар сербских три эскадрона куда-то запропастились, говорят, что они целиком на сторону вашего величества перешли. Начальствует над всеми войсками гвардии генерал-поручик Василий Иванович Суворов. А в столице войск гвардии почти нет и драгун немного. Одни солдаты гарнизонные и инвалиды в Петербурге остались.
— Ораниенбаум штурмовать войска отрядили? А в Петергофе гарнизон остался? В каких силах?
— Вся гвардия пошла Петерштадт штурмовать, и артиллерии гвардейской обе роты. А в Петергофе солдатский батальон да драгун две роты оставили, и три пушки малых, полковых.
— Повесьте изменников, — коротко бросил Петр и равнодушно отвернулся от них.
Казаки подхватили гвардейцев и поволокли их к деревьям, на ходу накинув на шеи петли из свернутых арканов. Смертники не упирались, приняли все с покорностью…
— Стой! — неожиданно крикнул Петр, и казаки, которые уже вздергивали на сук гвардейца, остановили казнь.
«Перевешать их всех недолго, а где я людей потом возьму? Ведь этот парень для России немало пользы сделал. Пусть пил, разврат чинил, из казны безмерно воровал, но в отличие от других делал все с инициативой. Лучше уж породистых да бестолковых вешать. А простых солдат и офицеров, может быть, к делу приспособить? Таких вот энергичных?! И дело для них придумаем… в Сибири! Иль на Аляску всем скопом отправить, пусть золотые жилы разрабатывают и туземцев с эскимосами гоняют. Мысль, конечно, интересная. Надо будет с моряками все тщательно прикинуть и обсосать да со знающими людьми переговорить».
— Взять под строгий арест. Связать и на повозки посадить. Пусть Гудович розыск начнет немедленно, имена изменников выявляя! — резко приказал Петр, и немалый камень с души свалился.
— Потери большие?
— Девять казаков погибли, еще семнадцать ранены, ваше величество, — тут же сообщил Данилов, — раненых в обоз отправили, лошадей переловили, а трофеи быстро соберем.
— Похоронить их надо. И все спрятать, чтоб те не догадались, что здесь вентерь был! Еще мундиров с полсотни без пятен кровавых с них снимите, мыслю я, что вскоре пригодиться могут.
— Все сделаем, государь, — уважительно отчеканил Данилов.
А Петр решил пройти, посмотреть, чем казаки заняты. Повинуясь его запрещающему жесту, за ним пошли лишь двое конвойных казаков, держащих ладони на рукоятях кривых сабель, да один адъютант.
На поле схватки происходило узаконенное мародерство, убитых конногвардейцев облегчали от всех ценностей и денег, выворачивая карманы. Затем с трупов привычно, видно, на основе богатого житейского опыта, снимали зеленые гвардейские мундиры.
Орудовали с полсотни казаков споро, складывая добычу в мешки. Потом дуван делить надо будет, законную долю по грамоте казакам выделяя. Да и заработали они ее честно…
Еще с полсотни донцов складывали трупы конногвардейцев рядками у огромной ямины — гробов на всех не напасешься, тем более на изменников.
Страшная гримаса оскалила лицо — яма-то природная, и копать не надо, будто заранее была для того приготовлена. И пусть эта братская могила другим изменникам будет постоянным напоминанием. Петр перекрестился, а верующим он стал после Афгана, и мрачно покачал головой. На душе было муторно….
Кровь пролилась, а ведь в истории вся эта сотня конногвардейцев, и измайловцы, и гусары, и те измайловцы в Петергофе — все живыми остались, семьи завели, детишек нянчили. А их теперь в яму покидают, без отпевания и молитв.
Хотя кто его знает, может, добрая половина из них от пьянок сгорела, в драках поумирала или в долгих войнах с турками сгинула, так детишек и не оставив. Он тяжело вздохнул, но сожаления не испытывал — на войне как на войне, или мы их, или они нас…
— Ее императорское величество, государыня Екатерина Алексеевна не желает проливать русскую кровь напрасно и предлагает всему гарнизону крепости присягу ей принять на верность, и милостями многими быть вознагражденными!
Григорий Орлов сам вызвался быть парламентером и сейчас, надрывая горло, прокричал условия, а до того попытался испугать этот сброд качественно…
— Слушай меня, ты, Орлов! Если вы все, гвардейцы гребаные, присягу, перед Богом нашим данную, природному императору Петру Федоровичу нарушили подло, то уж нас к иудиному греху не склоните! — С единственной каменной воротной башни крепости, напрягая жилы на суровом морщинистом лице, прокричал в ответ Спиридов. — И не ори ты, флот российский запугать — это вам всем не шлюх …ть, якорь тебе в ж… и туда же осьминога насморочного поглубже засунуть. А гвардейцы твои ублюдочные, камбалой деланные, только и могут с…ть жидко, да голыми павлинами в перьях по Петергофу бегать. Только кого они таким видом да звенящими …ми напугать хотят?!
Последние слова командора накрыл всеобщий хохот матросов, густо усыпавших крепостные валы. Спиридов отвернулся и покинул башню, а его матросы, чуть ли не хором, стали матерной морской терминологией обсуждать поведение российской гвардии и перспективы в ее сексуальной жизни.
Правда, иной раз пробивались и совершенно безобидные ругательства на немецком языке типа «ферфлюхтер», «швайне» и прочие, совсем уж мягкие в сравнении с великим и могучим.
Побелевший от оскорблений Орлов не стал доходить до извечного русского ответа — «сам дурак», что является законной прелюдией к доброй драке. И так ясно, что флотские крепость не будут сдавать, наоборот, оборонять ее будут до крайности. Оттого и осыпают его сейчас щедро перченной флотской руганью — от командора и до последнего юнги.
Ну что ж, пусть их теперь пушки гвардейской артиллерии вразумляют доходчиво, до самого копчика, обычные орудия, что главным доводом королей приходятся.
Но первые орудийные залпы лишь через полчаса последовали — рявкнули единым слаженным залпом все 14 трехфунтовых пушек. Взвились клубы порохового дыма, и полетели в крепость медные кругляши ядер.
Но впустую пропал орудийный залп — только и смогли выбить пару тонких бревен из нижнего частокола, поцарапали чуток воротную башню и взрыхлили землю на крепостных валах. И все результаты — только матросский хохот с крепостных валов вызвали гомерический…
Командующий лейб-гвардии бомбардирским батальоном секунд-майор Берхман, даром что немец, смачно выругался. Ему, знающему артиллеристу, не удалось переубедить Орлова и доказать, что при осаде даже такой ничтожной крепостицы, как Петерштадт, полковые пушки полностью бесполезны. Нужны тяжелые единороги шуваловские, полупудовые, но вот те еще с Петербурга не доставлены. А без них штурмовать валы откровенное безумие — потери среди гвардейцев будут огромные…
Вот только додумать свою мысль Берхман не успел — пороховой дым застлал крепостные валы, и грохот мощного ответного залпа сотряс воздух. Куда там жалким гвардейским трехфунтовкам.
Конечно, это была невероятнейшая случайность, которые, однако, только на войнах порой и происходят — ядро морской пушки попало в секунд-майора и почти перерубило его пополам, отшвырнув далеко в сторону изуродованное тело офицера. А еще морякам удалось начисто сбить с огневой позиции одну полковую пушку, полностью свернув ее с лафета.
И был бы ущерб ничтожным, то тут извергнули полупудовые бомбы два голштинских единорога. Первая бомба разорвалась в толпе семеновцев, собравшихся посмотреть на обстрел крепости — людей разметало, разбросало по земле тела, оторванные руки и ноги. А вот вторая пудовая бомба угодила прямиком в повозку, груженную бочонками с порохом и прочим артиллерийским припасом.
И чудовищно рвануло…
Только через час гвардейцы пришли в себя от потрясения. При взрыве погибло семь человек, но
