и если ты его не узнаешь, то разрешишь ему дебютировать в театре.
Она улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой и, подняв голову к лицу мужа, выдохнула в его губы:
— Пожалуйста!
В глазах герцога зажглись огоньки страсти, он притянул жену к себе и, целуя ее ушко, прошептал в маленькую розовую раковину:
— Ты специально это со мной делаешь. Теперь я не смогу слушать эту проклятую оперу, а буду думать только о том, как я хочу тебя.
— Я не услышала ответа, — парировала Долли, довольно улыбаясь.
— Хорошо! Ты, как всегда, победила, — вздохнул герцог, — но начинается увертюра, пойдем слушать, иначе Джон запишет нас во враги оперы, и тогда жизни в доме совсем не будет.
Герцог ошибся — Джону было уже не до них, он наслаждался звуками музыки, и весь мир вокруг него перестал существовать. Молодой человек прервал на полуслове свой рассказ о либретто оперы и замер, ловя первые звуки оркестра. Около него так же замерла Генриетта. Лиза во все глаза смотрела на друзей. Она никогда не видела их такими странными. Сзади отворилась дверь, и в ложу вошли Долли и герцог. Лиза улыбнулась родным и чуть заметно кивнула Долли, показывая на замерших у барьера ложи друзей.
— Я этого не понимаю, дорогая, — тихо шепнула ей на ухо сестра, — наверное, это — бремя таланта.
Увертюра набирала мощь, выходя на уровень сильного напряжения и, достигнув наивысшего накала, закончилась. В зале наступила тишина, потом темно-красный бархатный занавес побежал в стороны, открывая сцену, и Лиза увидела декорации, изображающие древний город. Джон рассказал им содержание оперы, поэтому она понимала, о чем поют певцы. Сначала ей казалось странным, что главную мужскую партию поет женщина, но как только зазвучал сильный бархатный голос певицы с переливами низких страстных нот и серебристыми руладами в верхних октавах, девушка попала под его обаяние и полностью отдалась музыке, находясь под властью волшебного впечатления. Певица была настолько точна в своей игре, что Лиза забыла о том, что она в театре. Девушка была вместе с несчастными влюбленными в древних Сиракузах и боролась вместе с ними за свободу и любовь. И когда занавес закрылся, она даже не поняла, что действие закончилось и объявлен антракт. По лицам Джона и Генриетты княжна поняла, что они чувствуют то же самое.
— Как жаль, что опера не идет без антрактов, — сказал Джон, — но зато мы можем сходить за кулисы и познакомиться с сеньорой Молибрани. Ну что, пойдем?
— Да, пожалуйста, пойдемте, — взмолилась Генриетта.
— Вы обе можете пойти с Джоном, — предложил девушкам герцог, — если, конечно, хотите.
— Как можно не хотеть познакомиться с великой Молибрани, — пожал плечами Джон и поднялся, предложив девушкам руки.
Как только за ними закрылась дверь ложи, Гленорг увлек жену в тень бархатного занавеса и прижал к себе:
— Я никогда еще не делал этого в театре, — тихо прошептал он перед тем, как поцеловать Долли, — и не упущу возможности приобрести такой бесценный опыт.
Джон вел девушек по полутемным коридорам с ловкостью завсегдатая, и через несколько минут они остановились около двери, за которой слышались веселые голоса и смех. Молодой человек постучал, и изумительный, низкий, бархатный голос пригласил их войти. Джон открыл дверь и пропустил девушек вперед. В большой комнате с нарядной мебелью красного дерева ярко горело множество свечей. Около туалетного столика сидела женщина в театральном костюме рыцаря и широкой кистью поправляла грим на лице. Рядом с ней стояла молодая девушка, скорее всего, ровесница Лизы, и выпрямляла перо на рыцарском шлеме, который держала в руках. На изящном ярко-розовом платье девушки бросался в глаза крупный, с ладонь, золотой медальон с огромным аметистом в центре крышки. Цепочка, на которой висело украшение, была толщиной, по крайней мере, с мизинец Лизы, и медальон, несмотря на свою красоту и явную ценность, больше подходил зрелой даме, чем юной девушке.
Обе женщины повернулись к вошедшим, и сразу стало понятно, что они — мать и дочь. Зрелая яркая красота старшей женщины оттеняла расцветающее очарование юности девушки. Большие черные глаза и густые вьющиеся волосы цвета вороного крыла, белоснежная, без румянца кожа и ярко-красные губы обеих женщин были совершенно одинаковы, но дочь казалась нежным бутоном, мать же была распустившейся роскошной розой.
— А, Джон, заходите, и приглашайте к нам своих дам, — весело сказала певица, — мою дочь Кассандру вы уже знаете, и представьте нам этих милых девушек.
— Сеньора, позвольте вам представить моих подруг: княжну Бетси Черкасскую и герцогиню Генриетту де Гримон, — радостно сказал Джон, и Лиза заметила, что в гримерной примадонны он держится свободней и раскованней, чем дома.
— Очень рада знакомству, — любезно ответила сеньора Джудитта, поднимаясь со стула. Она пожала девушкам руки и повернулась к своей дочери, — Кассандра, познакомься с девушками, они — твои ровесницы.
Девушка в розовом платье вышла вперед и сначала пожала руку Генриетте, а потом повернулась к Лизе. Она шагнула навстречу княжне и вдруг остановилась, внимательно глядя ей в глаза. У Лизы внезапно зашумело в ушах, а по всему телу пробежали мурашки. Девушка тоже казалась ошеломленной, но, увидев вопросительный взгляд матери, шагнула вперед и протянула Лизе руку.
— Я очень рада, — сказала она по-английски с легким французским акцентом.
Но Лиза не смогла ответить. Пожав протянутую руку, она ощутила, как искры холодного огня проскакивают между соединившимися в рукопожатии пальцами. Кассандра отняла свою руку и, став так, чтобы загородить княжну от остальных, наклонилась к ней и тихо сказала:
— Нам нужно поговорить, наедине.
— Хорошо, — согласилась изумленная Лиза.
Девушка отступила от княжны и повернулась к матери. Ту уже захватила в плен Генриетта. Схватив великую певицу за руку, девушка пыталась передать словами свой восторг от пения сеньоры Джудитты.
— Я сама пою, поэтому понимаю, что ваш дар — это непревзойденная вершина, никто и никогда не будет петь так, как вы.
— Голос всегда дается от Бога, — скромно сказала примадонна и предложила: — Спойте нам что- нибудь. Что вы любите петь?
— Я пою Моцарта, особенно люблю оперу «Волшебная флейта», — растерялась Генриетта, — вы действительно хотите меня послушать?
— Конечно, тем более что вы поете в более высоком диапазоне, чем я. Я пою партии, написанные для контральто или меццо-сопрано, а у вас должен быть диапазон драматического сопрано, раз вы поете Царицу ночи. Вы играете на фортепиано?
— Да, я знаю свои партии наизусть и могу сама себе аккомпанировать, — сказала Генриетта и подошла к маленькому кабинетному фортепиано, стоящему в углу комнаты.
Она открыла крышку и пробежала руками по клавишам. Звук был верный и сильный. Девушка села на квадратный стул, обитый алым бархатом, и взяла первые аккорды. Генриетта запела, и ее голос, как всегда, взлетел и разлился по комнате, заворожив слушателей. Он чисто звенел на верхних нотах, потом спускался в переливы нежного «ангельского» диапазона, и в нем не чувствовалось ни малейшего напряжения. Наконец, Генриетта взяла последние ноты и замолчала. Примадонна вскочила с кресла, в котором, замерев, сидела, пораженная талантом девушки, и, восторженно причитая по-итальянски, кинулась к Генриетте.
— О, мое дитя, — перешла она на английский, обнимая девушку, — у вас великий талант, вы должны петь на сцене.
— К сожалению, герцогиня в таком же положении, что и я, — скептически хмыкнув, сказал Джон, — только меня опекает брат, а ее — тетя.
