Ему всё равно не понять, да и какая разница? А я никто этого не забуду.
Так хочется вымыться, терять себя, сдирая кожу, чтобы избавиться от этой грязи…
- Я сверну шею этому ублюдку! – в ярости прошипел хозяин. – Молись, Шоанез! Молись, чтобы врач не сказал того, что мне не понравится, потому что иначе не доживёшь до суда. А даже если и доживёшь, никогда больше не переступишь порога моего дома.
Шоанез начал возражать, но не успел закончить предложения, получив кулаком в зубы.
Хозяин едва не задушил бывшего друга его же собственной плетью – спасло появление перепуганной норины Мирабель. А так – ещё минута-другая, и рукоять сломала бы шею.
Что было дальше, не знаю: госпожа, прикрыв собственным пальто, отвезла к врачу. Он не нашёл серьёзных повреждений, провёл какую-то процедуру, видимо, чтобы исключить беременность, и дал успокоительное.
Спала в ту ночь в одной постели с госпожой – она сама на этом настояла. Своим спасением я обязана именно ей. Норина Мирабель забеспокоилась, не застав меня у ложи родителей. Она тут же отправилась за мужем, и дальнейшими поисками руководил уже хозяин, поставив на уши всех служащих театра.
Норн вернулся под утро. Я слышала, как он заходил, чувствовала на себе его взгляд, но глаз не открыла. Потом слуги шептались, что в руках норн держал окровавленную шпагу. Так это или нет, сложно сказать: сложно доверять словам заспанной хыры. Но Шоанеза в нашем доме я никогда не видела, хотя судебное разбирательство, кажется, состоялось. Без участия ответчика.
А ещё на рубашке хозяина темнела кровь.
Приносившая ему умываться служанка утверждала, что он был бледен и задумчив. Отказался от её услуг и до завтрака выпил полбутылки рашита.
Заперся в кабинете, полдня что-то писал, потом уехал.
Увидела его только на следующий вечер, когда, более-менее оправившись от потрясения, понемногу приступила к своим обязанностям – застелила хозяину постель.
Норн действительно выглядел измождённым и уставшим. Подошёл, хотел погладить по щеке, но в последний момент передумал – очевидно, почувствовав, как я непроизвольно напряглась.
- Ты у Мирабель спишь?
Кивнула. Госпожа проявила ко мне небывалое внимание, строго-настрого воспротивившись, чтобы после случившегося я оставалась на ночь одна.
- Думаю, она не слишком расстроится, если сегодня ты поспишь у меня. Не бойся, - поспешил добавить он, - ничего не будет. Понимаю, должно пройти время…
Я спала одетой, вернее, в ночной рубашке.
Ложилась на краешке кровати – а под утро проснулась в объятиях хозяина. Шеей ощущала его ровное дыхание, а спиной – тепло тела.
Почувствовав, что я пошевелилась, он во сне ещё крепче прижал к себе.
Кажется, у хозяина были неприятности, во всяком случае, он редко бывал дома, уходя, говорил жене, что по делам службы, а возвращался угрюмым и злым.
Потом к нам зачастили военные, его подчинённые и сослуживцы, и все зачем-то выражали поддержку хозяину.
Побывали в доме и какие-то судейские чиновники, о чём-то беседовали с госпожой. Она вскользь обмолвилась, что это связано с поступком супруга, который мог стоить ему карьеры. Я понимала, речь о Шоанезе, и гадала, жив ли тот. Наверное, лучше чтобы выжил, иначе хозяину не остаться Коннетаблем, да и, возможно, не только им.
Позднее узнала, что в те дни норн был как никогда близок к отставке, но отделался потрёпанными нервами, выговором от Его Величества и выплатой казне и семье бывшего друга некой компенсации. Так как Шоанез сам задолжал Тиадеям, обогатилось только государство. Догадываюсь, хозяин отделался малой кровью.
Арарг планировал карательную операцию против какого-то своевольного мелкого государства. Её поручили возглавить хозяину. Наверное, чтобы утихли страсти, а сам он оказался подальше от столицы. Ну, и в качестве наказания тоже.
Уезжал он в спешке, чуть ли не ночью – этого требовала королевская депеша, попрощался только с женой.
На меня в дни разбирательств хозяин к себе не звал, обращал внимания не больше, чем на других слуг. Я была не в обиде: после происшествия в театре малейшее проявление мужского интереса вызывало страх.
Дни без хозяина текли в сутолоке привычных рутинных дел.
Я поровну делила время между уборкой и госпожой. У нас установились доверительные отношения, хотя в разговоре у неё периодически проскальзывали высокомерные нотки. Всё-таки я рабыня, которая обязана расчёсывать ей волосы, мыть ноги, чистить и подстригать ногти, подшивать платья, убирать грязные вещи, прислуживать за столом и бегать по поручениям, пусть даже среди ночи.
Сдачу с покупок норина Мирабель часто отдавала мне: не желала таскать гору мелочи, так что к концу месяца набиралась серебрушка.
Походы в город за шпильками, сладостями, беготню к модистке, ношение писем старым подругам я использовала с умом, продолжая знакомиться с лабиринтом улиц. Теперь я легко ориентировалась в нескольких кварталах, изучила закономерность планировки, а потому без труда доходила до ворот.
Мне нравились Согретские – там всегда много народу, и стражники не так внимательны. Проскользнуть мимо них при желании не составит труда, только вот агейры… Демоны пугали. Не нравилось, как они каждый раз напрягались при появлении рабов, будто по запаху определили наличие браслета.
