заниматься своим ремеслом, но и таким лицам, которые и понятия не имели о ремесле, по которому они экзаменовались. Как ювелир я также имел право держать подмастерьев и пользовался этим очень широко, хотя в Петербурге я не имел мастерской. В моей квартире находилось несколько рабочих столов в пустой комнате, где никогда не работали. Мои подмастерья занимались всевозможными делами, но только не ювелирным делом…»
И так далее и тому подобное.
Широко развернулся Симанович! Так широко, что это стало бросаться в глаза властям. Он был уличен в нечистых делах и выслан министром внутренних дел Хвостовым в Нарымский край. Но вскоре возвращен содействием влиятельных особ, которые были обязаны ему. А проще говоря — задобрены, подкуплены загодя. Вызволение его из ссылки еще больше укрепило его позиции.
«Причины моего влияния были только немногим известны. Таинственные легенды окружали мою личность. Одни считали меня чем?то вроде министра по еврейским делам, другие же думали, что я являюсь представителем американских евреев.
Если какой?нибудь местности угрожал еврейский погром, то мой тамошний корреспондент меня об этом уведомлял. Условленный уже заранее текст телеграммы обычно гласил: «Беспокоимся Вашем положении. Телеграфируйте».
После получения такой телеграммы я немедленно принимал все меры, чтобы заставить центральные власти предписать местным властям прекратить погромную агитацию. Таким пугем мне удавалось предотвратить погромы в Минске, где губернатором был Гире, и в Вильне, где губернаторствовал Любимов».
«Кроме ремесленников также купцы пользовались жительством вне района оседлости или могли совершать соответствующие деловые поездки. Для меня было легко доставать для них право въезда в Петербург. Но бывали случаи, что проситель не имел никакого формального права для приезда в Петербург. В таких случаях я телеграфно предлагал просителю выслать прошение в двух экземплярах: один для меня, а другой Петербургскому градоначальнику. Проситель от меня получал телеграмму: «Вам сообщают, что впредь до распоряжения Вы причислены к канцелярии градоначальника».
Этот способ обычно применялся градоначальником тогда, когда другим путем не было возможности обойти правила об еврейской оседлости. Фиктивно причисленные к канцелярии градоначальника евреи могли с своими семьями совершенно беспрепятственно проживать в Петербурге».
Интересные откровения. В чем?то действия его достойны похвалы. Например, борьба с погромами. Предотвращение их. Но в остальном… При этом автор понимает всю незаконность творимого и заранее оговаривается: «…я не выставляю требования признать все мои поступки правильными», что он предвидит большую критику в свой адрес за свои «подвиги» и берет всю ответственность исключительно на себя лично, отводя всякую критику и ответственность от своих единоверцев. Этим заявлением Симанович стремится придать своей деятельности частный характер. Но потом сам же и проговаривается, что он действовал с одобрения и помощью еврейской общины.
Вчитываясь в откровения Арона Симановича, удивляешься его наигранной наивности — нарушая на — каждом шагу закон (плох он или хорош — это уже другой вопрос), он как бы не хочет понять, что потому и ограничивают их в правах, что в своих пакостях они не знают границ.
«Конечно, не приходится распространяться о том, что при улаживании еврейских ходатайств, — пишет далее Симанович, — вскоре ставших моим главным занятием и поглощавших массу времени, дружба Распутина была для меня весьма ценной».
«Правда, в первое время, он (Распутин. — В. Р.) в еврейских делах проявлял некоторую сдержанность».
«Он также мне часто рассказывал, что царь сетует на евреев. Так как министры постоянно жаловались на еврейское засилье и участие евреев в революционном движении, то царю еврейский вопрос причинял немало забот, и он не знал, как с ним поступить.
Это было недолгое, но для евреев весьма опасное время. Я уже начал опасаться, что Распутин сделается антисемитом, и применял все мое умение и энергию, чтобы направить мысли Распутина по другому пути.
В известном смысле я должен был противопоставить мое влияние на Распугана царскому, так как царь посвящал Распутина во все свои заботы и постоянно жаловался на евреев. Вопрос касался того, вникнет ли Распуган в мои пояснения по еврейскому вопросу или поверит жалобам царя. Представители еврейства, которых я считал нужным посвятить в создавшееся грозное положение, были в большой тревоге и обязали меня принять все меры, чтобы предотвратить переход Распутина к антисемитам».
«В то время Распутин находился уже на высоте своей славы и царь вполне находился под его влиянием».
«Руководящие еврейские круги прониклись большим доверием ко мне и моей деятельности. Они поняли, что при моих связях и моих способностях я мог бы побудить правящие круги окончательно разрешить в положительном смысле еврейский вопрос».
Следующий абзац окончательно изобличает Симановича в том, что вся его деятельность проходила под контролем и руководством еврейской общины. И все, что сотворено им по разрушению российской государственности, не есть его частное дело, а самый настоящий широкий заговор воинствующего еврейства против России, против русского народа.
«Я имел много конференций с представителями еврейства, и мне была дана задача стремиться к еврейскому равноправию и, если только возможно, добиться его. Это означало также, гго много намеченные пути и применяемые средства для достижения этой цели были признаны правильными».
А ведь в начале своей книги Арон Симанович всю ответственность за свои действия берет на себя, отделяя себя от еврейских кругов. Вот его слова: «Когда я вернулся в Петербург и там сошелся с Распутиным, я решил действовать при его помощи, но на свою личную ответственность и без помощи моих единоверцев. Перед общественностью я только теперь (то есть в период написания им книги. — В. Р.) выступаю с отчетом и еще раз заявляю, что всю ответственность принимаю на себя и г отов к резким нападкам и обвинениям».
Постепенно он начинает открывать имена своих единоверцев, которые тогда составляли команду прохиндеев.
«Самым горячим и энергичным защитником еврейства был Мозес Гинцбург, который в Порт — Артуре нажил большие деньги и в Петрограде занимался еврейским вопросом и еврейскими делами».
Здесь невозможно не остановиться, чтоб не подумать над тем, как Мозес Г инцбург нажил большие деньги в Порт-Артуре. В районе военных действий. Кто читал «Порт — Артур» А. Степанова, помнят, наверное, с какой болью и горечью автор пишет об ужасном снабжении нашей армии продовольствием, одеждой и снаряжением. Как русские солдаты голодали, мерзли, как их предательски обирали высокопоставленные чины. На этом Мозес Гинцбург нажил большие деньги.
«Нажил»! Какое безобидное и страшное в данном контексте слово! А ведь за ним стоят голод и беды тысяч и тысяч русских солдат, погибавших за Родину. Какой же надо иметь цинизм, какое скотское хладнокровие, чтобы воровство, наживу на крови людей называть «нажитыми деньгами»?
Мало того, этот Мозес Гинцбург, прибыв после Порт-Артура в Петербург с мешком «нажитых» на крови и лишениях русских солдат денег, поднял шум на весь мир, что в районе военных действий чинятся страшные гонения на евреев со стороны верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича.
«Создается впечатление, — кричит Мозес Гинцбург, — что верховный главнокомандующий Николай Николаевич желает воспользоваться случаем, чтобы совершенно истребить еврейство».
«Еврейское общество постановило мобилизовать все свои связи, средства и силы, чтобы добиться равноправия евреев. В средствах недостатка не будет. Евреи постановили за помощь в этом деле пожертвовать огромные суммы. Если я сумел бы провести равноправие евреев, я мог бы сделаться самым богатым человеком в России и, кроме того, мое имя будет занесено в еврейские памятные книги («пинкес»)».
«Ты имеешь прекрасные связи, — говорил Гинцбург Симановичу, — и бываешь в таких местах, где еще никогда не ступала нога еврея. Бери на помощь Распутина, с которым ты находишься в столь близких и коротких отношениях. Было бы грех не использовать такие обстоятельства. Я пришел к заключению, что
